Ирвинг Стоун - Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Однако проходили недели, а Джон все не возвращался. Не желая торопить его, коль скоро он считает нужным завершить свои дела в Нью-Йорке, она все больше волновалась.

Вдруг в жаркое удушливое июльское утро она получила телеграмму от Чарли, находившегося в Вашингтоне в отпуске. В телеграмме говорилось: «ОТЕЦ БОЛЕН».

Она сидела в кресле-качалке под дубом на переднем дворике неподвижно, почти не дыша. Мучила мысль, что он свалился больной в неуютной спальне незнакомого меблированного дома, без жены, которая позаботилась бы о нем, без выращенной им семьи, без немногих любимых сувениров своей жизни.

Через три часа, в тот самый момент, когда колокола соседней церкви стали отбивать полдень, от Чарли пришла вторая телеграмма. В ней было сказано: «ОТЕЦ УМЕР».

Спустя некоторое время она медленно вошла в дом и села за свой письменный стол в углу небольшой комнаты, где висел портрет генерала Джона Ч. Фремонта, написанный во время Ста дней. На боковой стене над креслом находился ее портрет, написанный маслом вскоре после свадьбы. Она села, всматриваясь в оба портрета, не способная понять, почему Джон Фремонт умер в возрасте семидесяти восьми лет, а она все еще жива. У нее щемило сердце, потому что он умер вдали от нее, один, без последнего утешения ее рук.

Наступила ночь, когда несколько утихло отупляющее чувство горя и она поняла, что происшедшее не случайно: именно так хотел умереть Джон Фремонт, в одиночестве, ведь он был всегда одинок, этот скромный, сдержанный невысокий мужчина, который сорок пять лет искал в ослепляющем снегопаде гор Сьерры не нанесенный на карты перевал. В эти последние недели он понимал, что умрет; сколь бы сильно ни любил он ее пятьдесят лет, он хотел умереть в одиночестве в жалкой постели пансионата, умереть в тех же условиях, в каких был рожден, — отверженным, незаконным…

И теперь наконец-то она поняла, что никогда не выполнит задачу, которую поставила перед собой в свои семнадцать лет. Выйдя замуж полстолетия назад, она так и не разгадала загадку Джона Фремонта. В своей любви, в своей преданности она, возможно, подошла ближе, чем любая другая женщина, к разгадке, и все же так много нераскрытого уйдет с ним в могилу.

Она подумала, что это и есть неудавшаяся часть ее замужества. Теперь она осознала: никто не может полностью понять душу другого человека. Однако важно не полное и окончательное раскрытие, а поиск, вечно присутствующее и любящее желание понять. В конечном счете это и есть любовь, если смотреть на нее с высоты прожитого вместе полстолетия: вначале приятный роман, затем физическая близость, честолюбие и совместная работа, создание семьи и очага, свершение добрых и разнообразных дел, зрелое партнерство в успехе, провалах и трудностях. Да, любовь незримо меняется с течением времени, но самое прекрасное из всех человеческих свершений, имеющих самое глубокое значение, есть поиск взаимопонимания, стремление понять своего партнера. Это и есть супружество.

Последовавшие дни были тяжелыми. Не было возможности доставить тело Джона в Калифорнию для захоронения, не могла она вовремя добраться до Нью-Йорка, чтобы присутствовать при похоронах. Она тихо сидела в кресле в углу комнаты, перечитывая последние любовные послания мужа к ней в то время, когда сын хоронил его на холме над Гудзоном и Покахо. Она чувствовала, как Лили старается защитить ее, скрывая свое горе, не навязываясь и в то же время постоянно готовая утешить и помочь, когда нужно.

Она не проливала слез, ибо ни о чем не сожалела. Не было ничего такого, в чем можно было бы упрекнуть себя или сделать по-иному. Она отдала Джону Фремонту всю свою любовь и делала это всю жизнь; она может теперь жить спокойно, пока не наступит и ее смертный час. Их совместная жизнь прошла так быстро, что некогда было остановиться, подумать о случившемся. Теперь у нее есть такая возможность. Она была рада тому, что может мысленно обозреть всю прошедшую жизнь, лучше понять ее теперь, когда у нее есть для этого время. Она прожила с Джоном бурную жизнь; теперь она сможет вновь пережить ее спокойно, наслаждаясь лучшим, что в ней было.

Она взяла письмо, которое Чарли написал Лили, рассказывая сестре, насколько безболезненными были последние часы отца и как должны они быть благодарны тому, что его последние месяцы были для него счастливыми. Затем в конце письма она заметила нечто, привлекшее ее внимание:

«Не осмеливаюсь думать, как повлияет это на мать. А когда думаю, то прихожу к мысли, не будет ли самое страшное самым добрым. Ведь они жили один в другом, и поэтому сомневаюсь, чтобы сохранялся смысл жизни для другого оставшегося».

«Нет, Чарли, — подумала она, — ты заблуждаешься. Я не буду несчастной. Твой отец спасен. Для него нет больше ни нищеты, ни неопределенности, ни унижения, ни разочарования или перемены фортуны. Ох, Чарли, мы жили так долго вместе — целых полстолетия; мы были так близки, и ничто, разумеется, не может теперь разделить нас, даже смерть. Ты думаешь, что, покинув меня, твой отец оставил меня в одиночестве? Как я могу быть одинокой, Чарли, я, которая работала, любила, страдала и радовалась с ним все эти годы? Ты слишком молод, чтобы понимать значение памяти, мой сын; память сильнее, чем живая плоть. Твой отец умер, но не во мне; пока я остаюсь на земле, он никогда не умрет. Он будет всегда со мной таким же надежным и живым, каким сидел рядом со мной на первом музыкальном вечере в Академии мисс Инглиш или держал меня в своих руках на свадьбе Гарриет Бодиско; каким он был со мной рядом во время долгих тяжелых месяцев, находясь в дальних экспедициях. Верно, тогда я страдала, ибо была слишком молодой, не могла знать, какой долгой и прекрасной будет наша совместная жизнь; я обладала величайшим счастьем, какое может выпасть на долю женщины: я всегда и неизменно любила своего мужа, мой муж любил меня и наше супружество оставалось прочным и красивым. Разве, Чарли, такое может быть отобрано у женщины, которой шестьдесят шесть лет? Думаешь ли ты, что независимо от того, как долго я проживу, у меня будет достаточно времени, чтобы вновь мысленно пережить все наши чудесные совместные годы?

Моя работа не закончена, Чарли; недруги уже вьются над достижениями твоего отца, выжидая момента для атаки. Но пока я живу, Чарли, — и это продлится еще долго, — твой отец не останется без защиты. Я боролась за него, пока он был жив, и буду бороться за него в тысячу раз сильнее теперь.

Не горюй обо мне, Чарли, больше, чем ты горевал об отце, который прожил долгую прекрасную жизнь. Я знаю, что делать со своими днями: хорошее супружество никогда не кончается; оно будет служить мне так же прекрасно, как служило пятьдесят лет, до моего смертного дня».