Ян Мо - Песнь молодости

Бай Ли-пин увлекалась театром, и сейчас, приняв театральную позу, она заговорила, удачно подражая произношению и интонациям Чан Кай-ши:

— «…Сейчас… правительство как раз… активно готовится… дать отпор японцам; если через три года захваченные японцами районы не будут возвращены нам и Китай не сможет возродиться, то я умру. — Говоря это, Бай Ли-пин сделала рукой жест, будто перерезает себе горло. — А когда я умру, погибнет и весь Китай!»

Она так искусно подражала голосу и жестам Чан Кай-ши, что все хохотали до слез. Сидевший с опущенной головой и тяжело вздыхавший Ван улыбнулся, а Ю И-минь даже подскакивал на стуле от смеха.

— А!.. Кто слушает болтовню Чан Кай-ши! — возбужденно сказал Сюй Нин. — Вскоре же после его выступления студенты всей страны организовали в Нанкине мощную демонстрацию. В авангарде шли студенты нашего университета. Вместе со студентами Нанкинского университета они окружили и разгромили помещение ЦК гоминдана. Досталось и редакции газеты «Чжунян жибао» [46] «Чжунян жибао» — правительственная гоминдановская газета. . А когда студенты подошли к зданию, где заседало правительство, и над толпой пронесся крик: «Долой продажное правительство!», чванливые министры настолько испугались, что приказали покрепче запереть железные ворота. Эта демонстрация происходила в прошлом году, семнадцатого декабря. Помните? — Сюй Нин неожиданно поднес кулак к носу Вана, который опять весь съежился от испуга.

В комнате раздался взрыв хохота.

— Ну и молодцы Бай Ли-пин и Сюй Нин! Вы развеселили нас. Позвольте теперь и мне рассказать кое-что, — заговорил Ло Да-фан, весь вечер до этого молчавший и чем-то озабоченный. Но стоило ему заговорить, как его лицо просветлело. — Сюй Нин и Лу Цзя-чуань во время нанкинской демонстрации испытали на себе «преимущества» и «прелести» гоминдановского господства. Ли Мэн-юю и нескольким другим нашим руководителям удалось скрыться, но нас, сто восемьдесят пять человек, арестовали и бросили в Сяолинвэйскую тюрьму, где по ночам, особенно в ненастную погоду, было ужасно холодно лежать на каменном полу в камерах, похожих на склепы. Однажды для того, чтобы хоть как-нибудь согреться, мы улеглись один на другого целой кучей… Кое-кому даже удалось отогреться и заснуть. Положение наше было незавидное, и все же среди нас находились такие, которых, невзирая ни на что, посещало поэтическое вдохновение. Стихи сочиняли все, кто мог. Объяснялось это главным образом необходимостью хоть как-нибудь скрасить тюремное существование и поддержать бодрость духа.

И вот решили мы с одним товарищем организовать концерты. Успех наших выступлений, конечно, не был грандиозным, но наши номера все же нравились. Бывало, среди ночи откуда-нибудь из угла раздавался голос:

— А что, ребята, не хотите ли вы еще раз послушать нашу песню — песню студентов Пекинского университета?

Из другого угла подхватывали:

— Конечно, хотим, спойте!

Так мы нашу тюрьму, нашу мрачную камеру Сяолинвэя превращали в концертный зал. И, поверьте, товарищи слушали наши грубые, нестройные голоса с не меньшим вниманием, чем голоса каких-нибудь выдающихся певцов…

— Ло Да-фан, может быть, ты сочинил действительно что-нибудь гениальное? Продемонстрируй-ка свое искусство, иначе я умру от любопытства, — произнесла Цуй Сю-юй, маленькая, хрупкая девушка с большими глазами, смотревшими на Ло Да-фана с немым обожанием, считая, что все, что бы он ни сделал, прекрасно и выше всяких похвал.

Ло Да-фан рассмеялся:

— Друзья, вы ошибаетесь, я совсем не умею ни петь, ни сочинять. То, что я сочинил в тюрьме, очень несовершенно. Но когда мои товарищи были в тяжелом положении, мои «произведения» можно было слушать.

Он прищурился, склонил голову набок и неумело, но громко начал читать:

— «О Пекинский университет! Твои студенты ничего не боятся! Они понесли свои знамена на Юг, чтобы спасти наш Китай!» Дальше есть еще такое место: «Нас арестовали, нас избивали, два дня не давали пищи, но нам все было нипочем! Нас бросили в тюрьму, но и это не сломило наш дух! О неустрашимые герои, о Пекинский университет!»

— Неплохо! Просто прекрасно! Ну-ка, еще прочти что-нибудь! — раздался вдруг чей-то голос, от которого все, кто был в комнате, вздрогнули и повернулись к дверям.

Увидев, кому принадлежали эти слова, молодежь задвигалась и зашумела:

— Лу Цзя-чуань! Лу Цзя-чуань, наконец-то!

Бай Ли-пин подбежала к нему и, схватив за руку, потащила в комнату. Тихо смеясь, она говорила:

— Где ты так долго пропадал?

Сердце Дао-цзин застучало сильнее. Неужели это тот самый Лу Цзя-чуань, с которым она познакомилась в Бэйдайхэ? Да, конечно, это он: среднего роста, прекрасно сложен, большие умные глаза, длинные черные волосы, весь облик его дышит добротой и правдивостью. Несмотря на то, что тогда, в Бэйдайхэ, им пришлось поговорить всего несколько минут, эта встреча оставила глубокий след в ее душе. Она до сих пор во всех подробностях помнила ее. Но сейчас Лу Цзя-чуань не узнал ее, и ей неудобно было первой подходить к нему.

Лу Цзя-чуань поздоровался со всеми, нашел свободный стул и присел на него. Улыбнувшись, он кивнул Ло Да-фану:

— Продолжай Да-фан, прочти все, а потом я тоже кое-что расскажу.

— Хорошо, я постараюсь быстро кончить! — сказал тот и, кашлянув, продолжал: — Даже когда шли сильные дожди и по стенкам и полу камеры текли целые потоки воды, наши выступления делали свое дело; настроение у всех поднималось. Однажды глубокой ночью, когда во всей Сяолинвэйской тюрьме лишь у охранников тускло горело несколько лампочек да время от времени слышались шаги караульных, шлепавших по грязи вдоль стен тюрьмы, нам вдруг сообщили: «Власти прислали за нами тридцать автомашин и более тысячи полицейских, нас хотят насильно вернуть в Бэйпин».

Эта новость нас особенно не удивила. Мы призвали всех находившихся в тюрьме студентов к протесту. Наш боевой клич зазвучал громче, и у нас прибавилось сил.

«Не поедем! Не поедем! Пусть нам вернут свободу! Вам нужны чины, богатство и страдания народа! Мы же хотим счастья и свободы для своей родины! Свободы! Свободы! Не поедем! Не поедем!..» — Ло Да-фан настолько увлекся, что выкрикивал эти слова с поднятым кверху кулаком.

Все слушали его затаив дыхание.

В комнате опять наступила тишина.

— Позвольте и мне сказать пару слов, — с улыбкой проговорил Лу Цзя-чуань. — Я совсем недавно услышал эту маленькую историю. Несколько дней назад, как раз когда в провинции Жэхэ обстановка серьезно обострилась [47] События в Жэхэ в 1933 году. — Проводя политику капитулянтства перед японскими захватчиками и разжигания гражданской войны, Чан Кай-ши приказал китайским войскам в марте 1933 года без боя отступить из провинции Жэхэ. Это позволило японским войскам быстро перейти через Великую Китайскую стену и приблизиться к Пекину. , Сун Цзы-вэнь [48] Сун Цзы-вэнь — крупный реакционер, банкир, родственник Чан Кай-ши — представитель одного из «четырех семейств» гоминдановского Китая, сосредоточивших в своих руках почти все богатства страны. В правительстве Чан Кай-ши неоднократно занимал посты министров: финансов, торговли и промышленности, директора Государственного банка. прилетел на самолете в город Чэндэ [49] Чэндэ — главный город бывшей провинции Жэхэ. . Тут же на аэродроме он, обращаясь к почетному караулу, произнес напыщенную речь, имевшую цель поднять боевой дух армии. Он заявил: «От вас требуется только одно — воевать! Я твердо заверяю вас, что ЦК гоминдана всегда будет с вами! Куда бы ни выступили войска, я, Сун Цзы-вэнь, всегда буду с ними: и на суше, и в воздухе, и на море…» Однако в первый же день боев за Жэхэ, когда японцы были еще черт знает как далеко, этот малопочтенный господин уже тайком сбежал на самолете в Нанкин.