Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

– Знаю, – ответил Эврикл.

– Ты так нужен мне! – продолжал Ирод, прижимая его к своей груди, чтобы тот не обнаружил охватившую его слабость.

– Знаю, – повторил Эврикл. – Поэтому я здесь.

– Благодарю тебя. – Постепенно Ироду удалось совладать с собой, и он, отстранив от себя Эврикла, заглянул в его печальные глаза. – Ты, наверное, голоден? Я прикажу накормить тебя.

– Не беспокойся ни о чем. Я хочу спросить тебя, могу ли я, как прежде, пожить у тебя?

– Ты праве жить здесь столько, сколько сочтешь нужным. Мой дом к твоим услугам.

– Дворец, – поправил его Эврикл.

– Дворец, – согласился Ирод. – И дворец, и я. Располагай нами по своему усмотрению. Ты ни в чем не будешь знать отказа.

– Спасибо, – поблагодарил Эврикл.

Но и возвращение спартанца не принесло мира в семью Ирода. Иосиф Флавий пишет в этой связи: «После его безбожного посягательства на гробницу домашние дела Ирода видимо стали ухудшаться – оттого ли, что уже прежде замечались изъяны, которые теперь стали расти от его греховности и наконец привели к неописанным бедствиям, или потому, что царя преследовал злой рок; при этом то обстоятельство, что он в прочих делах был счастлив, могло вызвать предположение, что все эти домашние неурядицы явились следствием его греховности. В придворном кругу был такой разлад, какой бывает в момент междоусобной войны: всюду чувствовалась ненависть, выражавшаяся в чудовищных взаимных наветах».

Здоровье Ирода, и без того пошатнувшееся, становилось все хуже и хуже. Он еще держался в седле с прежней уверенностью и с такой же уверенностью обращался с оружием, но делать это ему становилось все трудней. Наконец наступил день, когда Ирод, до крайней степени истощенный неурядицами в семье, дал волю накопившейся в нем исподволь ярости.

Первой жертвой ярости Ирода стал Ферора, которому царь не простил отказ жениться на своей любимице Киприде. Виной тому стали сам Ферора и его с Иродом сестра Саломия.

В один из нечастых дней, когда Ферор заглянул во дворец, чтобы повидаться с родственниками, Саломия под строжайшим секретом поведала ему, что ей не нравятся частые встречи царствующего брата с Глафирой.

– Наш брат вправе поступать так, как считает нужным, на то он и царь, – сказал Ферора.

– Это так, – согласилась Саломия, – но вот что касается Глафиры, то снохе не следует вести себя столь неподобающим образом со своим свекром. Это выходит за рамки приличия. В конце концов Глафира хотя и считает себя царской дочерью, но должна понять, что люди не слепые и всё видят.

– Что видят? – не понял Ферора.

– Всё! – многозначительно повторила Саломия и удалилась к себе.

Ферора, заинтригованный словами сестры, тут же стал расспрашивать прислугу и рабов, что им известно об Ироде и Глафире. Поскольку Ферора доводился хотя и младшим, но родным братом царю, прямо на его расспросы никто не отвечал, но из того немногого, что ему говорили, Ферора сделал для себя вывод, что Ирод воспылал страстью к своей невестке, и страсть эта давно не составляет ни для кого секрета. Ферора тут же поспешил к Александру.

Он чуть ли не со дня казни Мариамны относился к Александру и его брату Аристовулу с жалостью. Зная крутой нрав брата, он с пониманием относился к тому, что осиротевшие братья отнюдь не с обожанием относились к своему отцу, а за годы учебы, проведенные в Риме, и вовсе отдалились от него. Нельзя сказать, что взаимная неприязнь отца и его сыновей радовала Ферору. Скорее наоборот: нелады в семье брата если не в такой степени, как Ирода, но все же огорчали и его. Поэтому он верил всему, что слышал о не прекратившейся и после суда Августа над молодыми людьми распре между отцом и сыновьями: верил тому, что братья, оставаясь наедине, часто рыдают, вспоминая свою мать, верил Антипатру, который, став преемником первой руки по престолу, настороженно относится к своим сопреемникам Александру и Аристовулу исключительно, как он сам говорил, из опасений за жизнь и здоровьев отца, верил Саломии, которая, ссылаясь на слова Береники о никак не складывающихся отношениях между нею и Глафирой, распускала слухи о том, будто после смерти Ирода сыновья покойной Мариамны, едва займут царский престол, тут же обратят всех сыновей, рожденных от других жен отца, в сельских писарей, поскольку-де ни на что дельное они не годны, а любую из женщин, которая хоть раз облачится в одно из убранств их матери, сохранившихся после ограбления дворца сикариями, прикажут завязать в мешки и бросят в темницу, где они забудут, как выглядит солнечный свет.

С такими вот мыслями Ферора вошел к Александру, обнял его и стал утешать:

– Крепись, мой юный друг, не обращай внимания на порочность своей жены и необузданную страсть моего брата. Ты еще найдешь себе другую, более достойную жену, а блудницу Глафиру выставишь на улицу, где ей самое место.

Александр, ничего не понимая, отстранился от Ферора и спросил:

– Что за вздор ты несешь и как смеешь называть мою жену блудницей?

Ферора удивился.

– Как? Разве тебе неизвестно, что Глафира путается с моим братом? Ни для кого не составляет тайны, что они на виду у всех проводят долгие часы вместе и царь нашептывает ей разные нежности.

В тот же вечер, когда многочисленная семья Ирода, включая Ферору, собралась за ужином, помрачневший Александр не притронулся ни к одному блюду.

– Тебе нездоровится? – спросил Ирод.

– С чего ты взял? – грубо ответил Александр. – К твоему неудовольствию я здоров как никогда.

– Тогда почему ты ничего не ешь?

– Я не желаю есть за одним столом с лицемером, даже если этот лицемер мой отец.

Лицо Ирода потемнело. Он отставил от себя недоеденное блюдо, вытер рот и бороду салфеткой, скомкав, отбросил ее и в наступившей тишине негромко, но внятно потребовал:

– Потрудись объяснить, что значат твои слова.

– А вот то и значат: ты нагло попираешь древний закон, запрещающий отцу открывать наготу своей невестки! Сказано: «Наготы невестки твоей не открывай; она жена твоего сына»! [410]Ты же в своей распущенности дошел до того, что плюешь на все законы!

За столом наступила такая тишины, что треск множества горящих в шандалах свечей стал походить на раскаты грома.

– С чьих слов ты бросаешь в лицо твоему отцу такие обвинения? – совсем тихо спросил Ирод.

– Со слов твоего брата, который присутствует здесь! – вскричал Александр, и не в силах более сдерживать оскорбленное самолюбие, разрыдался. Стыдясь слез, он выскочил из-за стола и выбежал из зала. За ним устремилась Глафира.

Ирод перевел тяжелый взгляд на Ферору.

– Это так? – спросил он.

Фирора никак не ожидал, что новость, которую он лишь сегодня узнал, примет столь неожиданный оборот.