Петр Краснов - Последние дни Российской империи. Том 2

Они приготовили ручные гранаты, распределили между собою кто и что будет делать, каждый подглядел в щёлку и наметил свой путь.

— Ну, пехота, только гляди, не запаздывай, выручай!

И та самая пехота, которая час тому назад в душе решила не подниматься на штурм, весело отвечала:

— Ня бось, не подгадим. Мы тоже с усами. Тьмутараканские своё дело знают. Мы ещё в Мазурских болотах учены.

— То-то, — говорил им Карпов, — первый я, потом они, а следом вы — поняли, черти?

— Ишь, сам черт, — говорил, смеясь, мрачный запасный дядя, — мы-то! Ещё кабы не упрядили тебя!

— Вот это офицер. Это можно сказать. С таким на штурму одно-единое удовольствие.

— Истинный Бог.

— А кто ротный ваш? — спросил Карпов.

— Да Вярцинский, поручик. Он ранетый. Никчемушный человек. Так, звание одно, — отвечал старый дядя, вдруг почувствовавший себя рядом с казаками героем.

«Верцинский… А, тот самый. Ну, хорошо, — подумал Карпов. — Послемы поговорим. И пусть увидит он, что значит святая чистая любовь и на какие подвиги она толкает!»

— В щёлку гляди, подглядывай, — говорили казакам солдаты, — потому он об ей не догадался никак, а в щит и думать не моги подсмотреть, потому — капут. Убьёт наверняка.

— Наверняка, — сказал Алпатов. — Ну это, братцы, ещё ничего неизвестно. Коли храбрость имеешь, так и то пустое. Не убьёт.

Не успел Карпов сказать что-либо, как Алпатов был у щита.

— Алпатов, что Бога испытываешь? Грех! — сказал урядник Земсков.

Но Алпатова уже несла какая-то сила покуражиться над смертью перед пехотой. Решительным движением он откинул задвижку щита и прильнул к нему всем лицом. И сейчас же резко, властно щёлкнул выстрел по ту сторону окопа, и Алпатов упал с пробитой головой.

— Эх, Алпатов, Алпатов, — сокрушённо говорили казаки, относя труп в сторону и накрывая его солдатскою шинелью, — зря погиб мальчик. Мало нас, а ещё меньше осталось.

И тут же уверенно сказали:

— Послеего с собою заберём, похоронять будем как следует.

С удивлением смотрела на них пехота. Эти люди шли на верную смерть и ни минуты не думали о смерти, так были уверены, что и после будет.

Карпов, лежа, изучал местность. Ночь была тёмная. Луна ещё не поднялась, и её большой красивый шар только начал краем показываться из-за горизонта, но часто светили ракеты. Неприятель чуял опасность и сыпал ими одна за другою, и весь промежуток между его и нашими окопами был освещён синим, мёртвым, тихо порхающим изменчивым светом. Все было отчётливо видно. Те трупы, про которые говорил Саблин, разложились и распались. Видны были тёмно-коричневые черепа, грудные клетки и кости ног, накрытые каким-то полуистлевшим тряпьём. Рогатка стояла на них, но она была привязана к колу и отшвырнуть её было нелегко. Но можно перепрыгнуть, — подумал Карпов и стал рассчитывать высоту её.

О том, что он будет убит, он совсем не думал. Даже не мог себе этого представить. Подвиг рисовался ему во всей его живой, но не мёртвой красоте. «Прорыв неприятельского фронта удался, благодаря подвигу хорунжего Донского полка Карпова, первым бросившегося на штурм с ручною гранатою», — читал он мысленно фразу в реляции.

И онапрочтёт.

Он допускал, что будет ранен, даже тяжело, мучительно ранен. Это даже хорошо. Опять лазарет и… она. Но убит?.. Это не входило в его ум.

Каждый свой шаг он рассчитал заранее. В левой руке винтовка, в правой граната. Шашка подвязана за спиною. Он не хотел с нею расставаться. Ему казалось, что она принесёт ему счастье. «Перепрыгну рогатку — приостановлюсь, бросаю гранату, сейчас же срываю вторую с пояса и бросаю. Передам винтовку в правую руку и вперёд… И что Бог даст!»

Богу он не молился. Рот пересох. Слова молитв исчезли из памяти, ураган мыслей перебивал их. Онастояла над всем. Он видел её, как живую. Мягкость её тёплых губ он ощущал на глазах своих. Поцелуй Царской дочери томил и прожигал его насквозь.

Карпов назначил каждому казаку, что делать, сговорился с пехотой и, лёжа с часами в руках, ждал.

Уже час, как гремела по всему фронту канонада, а он ничего не слыхал. Ему казалось, что было тихо на мокром песке, за щитами. Он посмотрел подле. Молодая травка выбивалась мягкими иголками. И так травке обрадовался. Такою удивительно красивой показалась она ему при свете месяца и ракет.

— Как хорош Божий мир, — подумал он и вздохнул. — Как прекрасна жизнь!

Каждым мускулом своим, каждым нервом, каждою жилкою испытывал он радость бытия. Он посмотрел на небо.

И небо было прекрасно с серебряным кружевом туч, то медливших в тихом хороводе вокруг месяца, то вдруг удалявшихся от него и стыдливо млевших между сверкающих робких звёзд.

«Ах! Хорошо! Хорошо!» — подумал он и вдруг тревожно посмотрел на часы.

Было без одной минуты одиннадцать.

Казаки напряжённо лежали рядом. Сзади готовая стояла рота, батальонный резерв незаметно надвинулся и намечался в туманной низине длинными ровными цепями.

И вдруг стало страшно, мучительно страшно. Все тело обмякло. Кровь перестала течь по жилам, и мускулы стали дряблыми. Карпов понял, что там смерть… Смерть и больше ничего. Грязный череп и безобразная клетка рёбер на кривых позвонках.

И понял, что не пойдёт. Ни за что не пойдёт. Не может идти.

За что?

Захотел молиться. Но молиться не мог.

— Господи помилуй, — еле прошептал он побелевшими губами и впал как бы в забытье.

— Ваше благородие… Пора!.. — тихо, но повелительно проговорил Земсков.

— Пора? — переспросил совершенно сухими белыми губами Карпов и встал.

Но идти не мог.

Тогда вдруг сорвал со своего пальца её кольцо и со злобой кинул туда — к неприятелю и подумал — посленайду.

С белым лицом и большими ничего не видящими, пустыми глазами Карпов ринулся через щиты вниз.

Он ничего не кричал, но за ним бросились с криком «ура» казаки, это «ура» подхватила пехота бешеным рёвом, и оно стало слышным далеко, на несколько вёрст.

И оно сказало дивизии Саблина, тревожно ожидавшей на биваках, и Лоссовскому, сидевшему в блиндаже наблюдательного пункта и прислушивавшемуся к музыке боя — треску ружей и пулемётов и частым орудийным залпам, оно, все шире и шире разливаясь среди ночи, сказало с неотразимою ясностью всем, что неприятельская позиция прорвана и Тьмутараканский полк занял Костюхновку.

— Вставать, вставать, ребятёжь! Седлай коней! — кричали дежурные по бивакам всех трёх конных дивизий.

Этот крик говорил о победе пехоты.

Большинство солдат не спало, но лишь лежало под шинелями и бурками, стараясь согреться и уйти от холода ночи и заботных мыслей. Они вскакивали и высовывали на холод ночи свои то косматые, то шариком остриженные, то бритые головы.