Элен Баррингтон - Королева бриллиантов

Она в негодовании вскочила на ноги.

— Да как вы смеете сравнивать меня с ними? Вы, иноземец, осмеливаетесь меня осуждать, считаете, что королева Франции не имеет права на удовольствия, на окружение, соответствующее её высокому положению! Что, Помпадур, дю Барри, могут получать всё, что хотят, а королеве в этом отказано?

— Потому что она — королева, — сказал он, не поднимая на неё глаз. — Но я умоляю вас — простите меня. Я совершил ошибку. Вы правы, я иноземец, и я на службе у вашего величества.

— Я спросила вас о том, что думают обо мне другие, а услышала ваше мнение, месье, — сказала она, и в голубых глазах появились холодные льдинки. — Но так как я имела глупость спросить об этом, то винить вас мне не в чем, а посему я прощаю вас. Сменим тему разговора.

Это было распоряжение королевы, но если она ожидала, что этот храбрец немедленно покинет опасное место с зыбучими песками, то она сильно ошиблась.

Наступило продолжительное молчание, и гнев её медленно нарастал. У этого человека нет ни капли такта, никакого понятия о том, что его слова могут задеть чувства женщины. Грубый мужлан с севера, больше ничего.

Несколько минут было тихо, только слабый ветер шуршал листьями кустов. Вдруг он снова заговорил, заговорил торопливо, как человек, который отчаянно стремится как можно скорее подавить в себе скопившийся страх.

— Мадам, ваше величество, я целиком полагаюсь на вашу милость, но позвольте мне ещё добавить несколько слов. Существует опасность для вас. Тон сообщений о положении в стране, как в Париже, так и в провинциях, просто угрожающий, и часто такое можно услышать оттуда... Я хочу предупредить вас, чтобы вы приняли меры предосторожности! Я хочу...

Она снова вскочила на ноги. Теперь она дала волю своему гневу, обрушив на него жестокие упрёки, чувствуя, как ей изменяет привычная рассудительность.

— Вы каждым словом наносите мне оскорбление! Почему? Откуда у вас такая отвага?

Граф стоял не шелохнувшись, навытяжку. Лицо его озарилось каким-то странным светом.

— Мадам, я люблю вас, и я готов умереть за вас. Я предлагаю вам тот скромный дар, который могу себе позволить, и этот дар — истина.

— Любовь? — воскликнула она. — Я бы сказала иначе — ненависть! Любовь — это обожание, почтение, она не знает ничего иного, кроме доброты. Она слепа, когда речь идёт о недостатках.

— У истины глаза ярче солнца, мадам, и так как я люблю вас...

— Вы снова меня оскорбляете! Ах, как же была права принцесса де Ламбаль, когда выступала против этих встреч в саду. Я оказала вам честь, а в награду получила лишь хулу и оскорбления.

— Принцесса была права, мадам, — сказал он грустно и серьёзно, словно между ними ничего не произошло. — Вам не следует оставаться наедине с любым мужчиной. Вам это не подобает. Но даже будь вы императрицей всего мира, вас никогда не могло бы оскорбить признание в любви человека, который ничего у вас не требует и не просит, который ни на что не надеется, человека, готового положить жизнь ради вас.

Он сделал шаг в сторону, освобождая ей путь. Мария-Антуанетта быстро прошла мимо, даже не удостоив его взглядом, и стремительно зашагала по аллее между деревьями. Он бросился было за ней, но она остановила его резким движением руки.

Граф, побледнев, стоял, глядя ей вслед, покуда она не скрылась в саду. Он был в нерешительности, не зная, что предпринять. Назначенный для свидания час истекал. Де Ферзен пошёл назад, погрузившись в невесёлые думы.

В собравшейся вновь у алтаря компании все тревожно перешёптывались по поводу внезапного недомогания королевы, которую увезли во дворец. Две фрейлины тут же отправились за ней. Даже граф Д’Артуа был встревожен не на шутку, хотя и пытался скрыть озабоченность и даже отпустил пару шуток, вызвавших у присутствовавших натянутые улыбки. Раздались первые раскаты грома, и постепенно компания начала редеть. Мужчины и женщины разошлись, чтобы поскорее избавиться от охватившего всех непонятного страха.

Это была последняя встреча «Любви и Дружбы под открытым небом». Никто не мог объяснить причины, но весёлые вылазки в сады после этого прекратились.

Принцесса де Ламбаль прогуливалась перед дворцом. Вдруг она увидела королеву. Та, выйдя из экипажа, бросилась ко дворцу, словно бежала от страшного преследовавшего её призрака. Принцесса сбежала по садовой лестнице навстречу.

— Ваше величество, что с вами? Вы больны? Вам плохо? Может, что-то вас напугало? Обопритесь на мою руку, прошу вас. Где ваши фрейлины?

— Послушай, Тереза! — королева задыхалась от бега. В таком состоянии принцесса её ещё никогда не видела. — Я больше не сделаю ни одного шага, ни одного, пока не выпрошу у тебя прощения за то, что произошло между нами сегодня утром. Я признаю справедливость твоих слов и упрёков. Ты права, я самым ужасным образом заблуждалась. Мне нужно было последовать примеру целомудренной Елизаветы! Только что один человек отважился откровенно сказать мне, что я делаю большую ошибку, оставаясь с ним наедине в саду. Ради этого он опустился передо мной на колени. Я поняла, что в его глазах я ещё хуже той женщины, которую высмеивают памфлетисты. Поделом мне. Я это заслужила. Прошу тебя, прости. И ты правильно поступила, отказавшись повиноваться такой недостойной женщине, как я. Проводи меня к себе. Не нужно было туда ехать.

Принцесса де Ламбаль, обливаясь слезами, поцеловала её руку. Женщины стояли рядом, глядя на окружающий пейзаж, облитый ярким солнцем.

— Все, дворцовые забавы кончились, — вымолвила наконец королева.

Она повернулась и медленно стала подниматься по широкой каменной лестнице.

Да, весёлые забавы на самом деле кончились. Горькая жатва посеянного руками других принесла свои горькие плоды. «Отцы ели виноград, а у детей — оскомина». Цепляясь за руку Терезы, Мария-Антуанетта вошла во дворец, бледная, как полотно. Её сердце всё сильнее сжимал безотчётный страх. Окружающий мир стал таким холодным, словно предвещал наступление жестокой зимы.

После этого случая она часто думала о де Ферзене. Он приходил, как обычно, на службу во дворец, но к ней подходил редко. В обращении к ней у него появилась особая нежность, словно граф сожалел, что своими дерзкими словами нанёс ей болезненную рану. А она после того, как гнев прошёл, всё время упрекала себя в том, что была излишне резка и несправедлива.

Какая чудная ночь в саду Версаля! Яркие звёзды, казалось, опустились совсем низко, а полная луна заливала серебристым светом прекрасный, притихший пейзаж. Ночь простёрла лёгкое тёмное покрывало над уснувшими деревьями, чуть слышно журчащими ручейками, над влюблёнными, обменивавшимися страстными признаниями под раскидистыми кронами или в гуще рощиц, куда не пробивался даже лунный свет. Мёртвая тишина лишь подчёркивала царившую таинственность.