Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

Он быстро поел, а затем вверил себя шестерым жрецам Исиды в церемониальных одеждах, явившимся, чтобы в день ритуала провести строгие и долгие процедуры купания, умащивания, очищения и украшения. Пока они двигались вокруг, становясь на колени, выпрямляясь во весь рост, размахивая кадилами, преподнося сандалии, он стоял неподвижно; ноздри царевича заполнял аромат возжигаемой мирры, а взгляд медленно бродил по небольшой каюте, которая была его единственным домом несколько последних недель.

Скоро он поплывёт назад в Фивы и по прибытии поселится в Царских покоях. Мысли об этом казались странными и вызывали лёгкую оторопь. Он лишь дважды видел эти покои — в спешке, суматохе и беспорядке женитьбы. Тот запомнил гостиную с жёлтыми стенами и потёртое кресло алой кожи, в котором до него сидели его отец и дед, а теперь будет сидеть он, размышляя, отдыхая, решая важные дела, а то и просто-напросто глядя на маленькую галеру и вспоминая Яхмоса. Поверх голов жрецов он посмотрел на полку, приделанную к стене над его ложем — он заказал её специально для кораблика, чтобы он мог путешествовать вместе с ним, — все алые паруса были подняты, все крошечные человечки были на месте. Он заведёт такую же полку и во дворце, в гостиной с жёлтыми стенами, где сможет видеть галеру каждый день. Когда-нибудь у него будет настоящий военный корабль, точно такой же, как этот, ему дадут имя «Дикий бык», и Тот поплывёт на нём вниз по Нилу в далёкое море, чтобы согнуть высокомерные и непочтительные шеи в Кадеше.

Омой себя, и твоё Ка да будет омыто;

Умасти себя маслом, и твоё Ка да умастится;

Возлей на себя благовония, и твоё Ка да

Заблагоухает...

— Мирра, Ваше Царское Высочество, — донёсся через пение мурлыкающий голос главного из жрецов, — опустите средний палец вашей левой руки...

Тот опустил палец в подставленный сосуд, коснулся им лба, груди и плеч. «Я омыл себя, я умастил себя, я возлил благовония на себя...» В спальне Царских покоев был альков для ложа со множеством золотых звёзд на потолке, составлявших карту небес. Это была самая замечательная вещь, которую Тот когда-либо видел. Скоро, всего через несколько ночей, он будет спать там, в кровати царя, украшенной львиными головами, и будет смотреть на них так же, как, должно быть, смотрел его отец.

— ...А теперь одежды, Ваше Царское Высочество. — «...Воздень на себя одежды...» - И если вы соизволите поднять руки...

— Я облекаюсь в одежды, и моё Ка облекается в одежды, — пробормотал Тот.

Ещё в алькове было изваяние — маленькая золотая фигурка, стоявшая в особой нише, точь-в-точь как домашний бог в Вавилоне. Может быть, благодаря этой нише маленький золотой Амон кажется намного доступнее, чем тот огромный и величественный, находящийся в храме. Когда утром перед свадьбой его привели, чтобы зажечь ладан перед маленьким изваянием, Тот был готов поверить, что Амон — его собственный бог, каким Нисаба была для Ибхи-Адада.

— Теперь сандалии, Ваше Царское Высочество... — Тот всунул ногу в ремни сандалии, бездумно давая надлежащий ответ, а его размышления тем временем текли в прежнем направлении. Конечно, так оно и было, Амон — его собственный бог, по крайней мере должен им быть. Если вспомнить, что случилось в тот день, день праздника Солнца…

Слабый потаённый голосок сомнения прозвучал из глубины сердца Тота, как это случалось всякий раз, когда он думал о том дне и об оракуле. Он не мог вспомнить большую барку, кренящуюся с боку на бок, водоворот испуганных лиц, дикое недоверие, которое ощущал, видя, как она прорезает толпу зрителей и направляется прямо к нему, без воспоминания о паре золочёных верёвок, дёргающих за кольцо в носу быка Аписа.

«Мой оракул был другим, — быстро подумал он. — Мой оракул был рукой бога».

Но ведь не голос бога шептал ему, когда он в страхе съёжился перед баркой: «Ваше Высочество, Ваше Высочество! Встаньте. Положите руку на барку...» Нет, это был голос Хведа.

«Мы помогаем досточтимому Апису подавать знак...»

Тот испустил долгий вздох и тревожно поглядел на дверь, желая поскорее покончить с длинной церемонией одевания, чтобы можно было выйти из каюты и приняться за настоящие дела, намеченные на этот день.

— Постойте, постойте, Ваше Царское Высочество... ещё немного... не двигайте головой...

Ножницы щёлкнули, и пряди юношеского локона Тота скользнули по плечу и упали на пол. От неожиданности у него перехватило дыхание. «Конечно, — подумал он чуть позже. — Локон — знак царевича; а я стану царём ещё до скончания дня».

Пока бритва жреца стремительно и умело соскабливала щетину, всё ещё остававшуюся на его голове, он смотрел вниз, на чёрную прядь, лежавшую на полу. Там лежал знак его принадлежности к царскому роду — это качество ныне заменялось другим. Подозрительно, что понадобилось чудо, чтобы один раз щёлкнуть ножницами. Рука бога... Или Хведа.

«Какая разница, чья была рука? — подумал он. — Зато стало ясно, что госпожа Шесу просто ждала знака, ожидала, чтобы пришло нужное время, когда мне можно будет вручить бразды правления. Я был прав, доверяя ей, а эта пророчица не права, да, не права! Теперь я стану учиться быть царём, и когда через четыре года достигну нужного возраста...»

Тот болезненно почувствовал, как его грудь заполнилась волнением и благоговейным страхом. Он выпрямил голову так, чтобы жрец мог побыстрее повязать плиссированныйплат; внезапно ему захотелось как можно быстрее разделаться со всеми ритуалами и церемониями и вернуться в Фивы. Больше всего он хотел долгой, без помех, беседы с госпожой Шесу, хотел рассказать ей, как безоговорочно он доверял ей, как искренне хотел учиться быть царём под её руководством.

Не о чуде, хотя это и рука Хведа... Не стоило об этом говорить: оно свершилось и закончилось и больше не имело значения.

— Всё готово, Ваше Царское Высочество, — прозвучал низкий голос жреца.

Бросив взгляд на тёмный локон на полу и другой на маленькую галеру, которую ему никогда больше не приведётся видеть глазами смертного мальчика, Тот нетерпеливо вышел из двери каюты на свет утреннего солнца.

Сияющим полднем в конце четвёртого года регентства пятнадцатилетний Гор — Мен-хепер-Ра Тутмос, царь Верхнего и Нижнего Египта — восседал на троне, располагавшемся под балдахином на возвышении в одном из торцов Большого зала дворца. На его голове была Двойная корона, церемониальная царская борода была прикреплена золотыми завязками к его юному подбородку, а руки держали символы царского достоинства — скипетр и цеп. Он спокойно глядел поверх голов придворных, собравшихся для приёма; его глаза, полуприкрытые сурово опущенными веками, незаметно для придворных перемещались справа налево.