Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

И один лишь Хапусенеб, державший в руках весь замысел, знал почему, зачем и как будет построена эта могила.

Это был мастерский, смелый, весьма наглядный план, достойный Ма-ке-Ра. И осуществлялся он с той же достойной её быстротой и энергией. Хатшепсут решила, что её отец Тутмос больше не должен отдыхать в двусмысленной компании Немощного, который незваным вторгся в его могилу. Когда медные долота сделают свою работу, Сильный Бык переедет в эту замечательную новую обитель и будет ожидать дня, когда его дочь и истинная наследница ляжет рядом с ним в саркофаге, точно таком же, как у него, словно между ними не было никакого другого царствования.

Таким образом из цепи царей Египта изымалось одно презренное звено — Тутмос Второй, и это звено должно было исчезнуть навсегда.

Оборванный торговец из племени обитателей песков все эти месяцы брёл на север со своими ослами. Когда на верфи начали устанавливать кили новых кораблей, он был в Фивах и торговал своей диковинной посудой и вышивками на египетском полотне. Когда вокруг разрушенных храмов выстраивались леса, он оставил Мемфис, погрузившись вместе с животными на баржу, идущую на север.

К тому времени, когда фиванские техники достигли прибрежной деревни в дельте, он закончил торговлю в Тару и в одиночку отправился в долгий поход через азиатскую пустыню. Так он шёл, продавая свои товары, по зубчатому горному хребту Кармел, мимо крепости, именуемой Мегиддо в обширной равнине Джезреел, по длинной долине реки Оронт в Ливане, между двумя горными цепями, покрытыми кедровыми лесами. Наконец в одно горячее и яркое утро торговец вошёл в город Кадеш [130] «... закончил торговлю в Тару... вошёл в город Кадеш...» — описан путь примерно в 600 километров из города Тару в восточной части дельты Нила вдоль побережья Средиземного моря, через современные Иерусалим и Ливан на север Сирии (см. прим. 110.). . Он проехал прямо к дворцу, нашёл старого знакомого среди стражи и заговорил с ним торопливым шёпотом.

Страж внимательно посмотрел на него и заторопился во дворец. Потом появился старший слуга, подозрительно изучил торговца, задал какие-то вопросы и наконец подозвал кивком головы. В вестибюле царских покоев он остановился и вновь кивнул, на сей раз в сторону высокой резной двери. Торговец исчез за ней.

Через полчаса он появился, заворачивая в кушак богатую золотую цепь, и вернулся во внутренний двор дворца. Там он собрал своих ослов в цепочку и пошёл своей дорогой.

Не успел торговец скрыться из виду, как к той же самой высокой резной двери заторопились четверо писцов, увлажняя на ходу свои чернильные бруски. Голос распорядителя двора изнутри вызывал всё новых и новых писцов, переводчиков, говоривших на языках многих народов, населявших Сирию, гонцов, которые должны были отнести сообщения князьям Ераза и Нахарина, всем правителям Захи, царю большого Митанни на севере и правителю маленького, но достославного Шарукена на юге [131] «сообщения князьям Ераза... достославного Шарукена на юге...» — перечисляются существовавшие в то время государства на территории современных Сирии и Ирака, в той или иной степени находившиеся в зависимости от Египта. . Посреди шума визирь города-царства проложил себе путь через царские палаты к высокой фигуре, стоявшей около окна.

— Ваше Величество! Вы слышали новости?

— Да, — сказал царь Кадеша. Он обернулся — высокий крепкий человек с блестящими чёрными глазами и шелковистой пышной остроконечной бородой. Потирая мощные руки, он улыбнулся визирю. — Я слышал новости, Зохаки, — мягко сказал он. — В Египте царём стала женщина.

В Черной Земле вновь умер бог Осирис; в наполненном жидкой мутью русле реки виднелась последняя струйка его крови. Вновь его жена-сестра Исида пришла плакать по нему, и от её слёз струйка увеличилась — сначала почти незаметно, а потом всё больше и больше. Наконец весело хлынул быстрый поток мутной от ила воды, и с ним любимый бог возродился. Египет отбросил траур и радовался на улицах. Рыбаки вновь спустили на воду свои лодки, каналы открылись, чтобы впустить на поля животворящее наводнение.

Судно под названием «Лотос Хонсу» возвращалось с юга по надувшейся от наводнения груди Хапи. Это была обычная нильская лодка, груженная содой. На ней было четырнадцать гребцов, которым почти не приходилось опускать вёсла в воду — настолько быстрым был поток, нёсший их в Фивы. Ненужную мачту и парус опустили и принайтовили к плоской крыше каюты, протянувшейся почти во всю длину судна. На носовом конце крыши молча сидели рядком трое пассажиров, глядевших на проплывающие по сторонам крыши Но-Амона.

Все трое были молоды. У одного было квадратное лицо со скорбным выражением и большими чёрными глазами, окружёнными густыми длинными ресницами; второй — обладатель узких продолговатых глаз — сидел в задумчивости, упёршись длинным подбородком в колено. Самый молодой из них сидел чуть сзади, на спущенной мачте, из-за чего находился на одном уровне со своими спутниками и мог показаться на первый взгляд намного выше ростом, чем был на самом деле. Его худое лицо с большим изогнутым носом было туго обтянуто кожей, как после болезни, по-детски припухлый рот был крепко стиснут. Он сидел в напряжённой позе, его миндалевидные глаза поблескивали из-под простой белой головной накидки.

Внезапно он вскочил с мачты, подошёл к низкому фальшборту и принялся рассматривать проплывающие мимо причалы, потом отступил к кормовому концу крыши каюты и принялся беспокойно ходить взад-вперёд. Спутники, тревожно дёрнувшиеся при его первом движении, проводили друга глазами; юноша с длинным подбородком собрался подняться, но третий предостерегающе поднял руку.

— Пусть побудет один, — понизив голос, сказал он.

— Я боюсь, как бы он не начал вновь так вышагивать.

— Он не вышагивает, просто прогуливается. Ты слишком волнуешься.

— Нет, Рехми-ра. Посмотри. Именно так он и ходит. Четыре шага туда, четыре шага обратно.

Рехми-ра взглянул и отвернулся.

— Сейчас он не может делать ничего другого, а ведь нужно же хоть что-нибудь делать. Пусть шагает... Нет, я знаю, что он всё ещё не в себе... Но по крайней мере он вырвался из этих нескольких комнат во дворце. Теперь он борется, он может надеяться и строить планы. Взять хотя бы этот его план насчёт Туро.

— Ну что ж, возьмём...

— Совсем неплохой план, почти без ошибок.

— В нём была только одна ошибка: он сорвался.

— По крайней мере это было действие! Послушай, Амену, сначала я боялся за него. Но, хвала Амону, это время закончилось.

Амену не ответил и вновь упёрся подбородком в согнутое колено; оба молча смотрели на реку, полную ярких парусов, — две неподвижные бронзовые фигуры на крыше старой лодки, погруженные в собственные мысли. Большая каменная статуя какого-то давнего фараона, оставшаяся за кормой на западном берегу, отмечала царский причал, разукрашенный ради недавнего торжества, о котором им ничего не было известно. Позади причала город прорезала широкая аллея, ведущая во дворец; на ней со стен и деревьев свисали знакомые красные и белые вымпелы.