Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

«Цари — самые одинокие люди на свете...» — прозвучал в ушах Тота старческий голос. Возможно, подумал он, причина этого одиночества заключается в тайном знании царя о том, что он не божествен. Знании, которым нельзя поделиться ни с кем из страха напугать тех, кто зависит от этой божественности. По крайней мере именно это знание было причиной его собственного одиночества... Он повернулся к свитку спиной.

«Те, кто надевал мою одежду, смотрели на меня как на тень, — писал Аменемхет сыну. — Те, кто умащался моей миррой, поносили меня».

Их следующим шагом было стремление уничтожить того, кто уничтожил их веру, проявив себя человеком, а не богом... потому что в сердце своём признавал их своими братьями. «Веди себя как царь!» — мрачно сказал ему Рехми-ра почти пять лет назад. Следующий шаг был бы...

Тот бросил свиток на стол и откинулся на спинку стула, вспомнив о том, что едва не стал причиной гибели двух любивших его людей. Опасность миновала; по возвращении из гробницы в нём проснулся некий инстинкт, который раньше дремал. С того дня Тот держал свои мысли, сомнения и знание о том, что он смертный, при себе. Он запер душу на замок. Несомненно, новое одиночество, на которое он обрёк себя, было частью того, что делает царём; но наградой Тоту стало то, что он изо дня в день видел своих друзей живыми и здоровыми. Они были людьми, Ка которых восстанавливались так же, как восстанавливался Египет во всей его силе и славе после разлива Нила. Они обретали новую жизнь только благодаря богу и своей вере в то, что он воскресает после смерти.

«А вдруг царь всё же является богом, что бы он сам ни думал об этом? — подумал Тот и удивился собственной мысли. — Я вижу себя так, другие люди иначе, но их образ бога-царя властвует над ними так, как не смог бы властвовать единый царь-человек, поскольку они в буквальном смысле слова живут и умирают благодаря тому, что на свете существует он. Как я могу сказать, что этого нет? Как могу сказать, что те боги на стене гробницы мертвы, пока на свете существует хоть один человек, верящий в них? Гор, Амон, Мардук могут быть мертвы для меня, но живы в умах тех, кто в них верит. Даже для меня Ану ещё не совсем мёртв».

Тот встал, вышел на балкон, посмотрел на небо и подумал, испытывал бы он то же чувство преклонения, если бы увидел и небо изображённым на стене гробницы. Но как можно изобразить этот безбрежный небосвод? В виде нескольких звёзд? В виде полога на столбах или мерцающего коровьего брюха? Всё это однажды умерло бы и величие исчезло бы. Ах, именно в этом и заключается смерть богов — в попытках человека выразить невыразимое. Ты можешь изобразить небо или собственное запястье, но не можешь изобразить ощущение безграничной тайны, которую они содержат. Ты можешь изобразить людей, но когда пытаешься изобразить одинокое вопрошающее человечество...

Внезапно в дверь гостиной постучали. Тот обернулся и сбился с мысли.

— Войдите.

Дверь открылась и пропустила распорядителя царского двора.

— Пусть радуется Ка Вашего Высочества. Её Величество Ма-ке-Ра желает видеть Ваше Высочество на освящении нового пилона храма Мут, которое состоится завтра.

Её Величество любезно приглашает Ваше Высочество принести жертву богине ради блага Её Величества и всего Египта...

— Довольно, — оборвал его Тот. — Я понял. Можешь идти.

— Ваше Высочество не желает передать ответ? — подняв брови, спросил распорядитель двора.

— Отсутствие Моего Высочества на завтрашней церемонии будет достаточным ответом, — коротко бросил Тот.

Оставшись один, он вернулся в кабинет и уселся за стол со свитками. Эти годы были самыми медленными и самыми утомительными в его жизни.

А для Хатшепсут это время было одним долгим радостным праздником. На всей земле не было человека, который посмел бы спорить с ней, обсуждать её действия или отказывать ей в исполнении желаний.

«Впрочем, так было всегда, — говорила она себе. — По правде говоря, я стала фараоном много лет назад. Только близорукость окружающих мешала им понять это давным-давно».

Чтобы больше не было никаких иллюзий, она издала указ, который объяснял это, и завершила дело тем, что приказала считать годы своего царствования со дня смерти Ненни, как повелевал Амон. Таким образом получалось, что она начала строительство собственного храма не на первом году своего царствования, а на седьмом; корабли отплыли в Пунт на восьмом году, а вернулись с драгоценным грузом на девятом. Она была довольна этим новым счётом; таким образом из прошлого устранялась двусмысленность. А в отношении будущего её возможности были неограниченны. За каждым прекрасным горизонтом лежал новый, ещё более прекрасный.

На её сияющем небосклоне было только три маленьких облачка: слухи о брожении на границах; негромкий, но настойчивый внутренний голос, твердивший, что с Тутмосом произошла какая-то перемена, и продолжающееся недомогание Царственной Супруги Неферу-Ра.

Допустим, последнее было печально; это печалило Хатшепсут с рождения Нефер. Но, как ни странно, чем яснее становилась ситуация, тем легче было её переносить. Нефер была нежизнеспособна — тем лучше. Если с чем-то смиряешься, оно перестаёт тебя тревожить. Особенно если ты не собираешься тревожиться.

— В конце концов, она хрупка от рождения, — однажды сказала Хатшепсут Сенмуту, когда они вышли из спальни Нефер, проведя там четверть часа. — Я не сомневаюсь, что она переживёт нас всех. Я могла бы назвать десяток таких больных, которые переживают здоровых.

Сенмут буркнул что-то неразборчивое, но явно одобрительное, и Хатшепсут с облегчением обратилась к другим делам. Честно говоря, запах в палате стоял неприятный, а жалобы Нефер докучали ей. В глубине души она начинала подумывать, что Нефер нездорова неспроста. Скорее всего, то был придуманный Амоном способ обратить в прах наглые домогательства Тота жениться на дочери Солнца. Таким образом он говорил: «Дерзкий претендент может дойти только до сих пор, но не далее». Из этого следовало, что Великая Царская Жена не может иметь детей и что семя Тота никогда не унаследует трон Ра. Кому же ещё мог принадлежать этот план, как не самому Амону? Но мысль о том, кто будет наследником и откуда он возьмётся, редко приходила в голову Хатшепсут.

Что действительно приходило ей в голову — и гораздо чаще, чем хотелось бы, — так это то, что после возвращения кораблей Тот стал другим. Она снова и снова гнала эту мысль, но та упрямо возвращалась обратно, настойчивая как москит, и Хатшепсут не удавалось убедить себя, что всё это пустяки. Царица даже не знала, что заставляло её так думать; она редко видела Тота и не хотела его видеть. Но когда это случалось, она замечала, что его лицо и манера держаться снова немного изменились.