Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут

— Ну, наконец-то! — воскликнул толстячок, отвалившись от стены. — Я уж думал, что ты проболтаешь со стариком Собачьей Мордой весь день.

— Я думал, что так оно и получится, — ответил Тот и задумчиво добавил: — Знаешь, не стоит называть его Собачьей Мордой. Он не такой уж плохой. По правде говоря, мне кажется, что я его даже люблю.

— Ладно, но имя всё равно ему подходит. Вот, бери финиковый пряник. «Напомни-ка, мальчик, как тебя зовут — Тот? Дот?» — Калба так похоже передразнил наставника, что Тот не смог удержаться от смеха. Он с благодарностью схватил пряник, который, проведя полдня у мальчика в кушаке, оказался слегка помятым, но не стал от этого хуже.

— Спасибо, дружище. Пошли отсюда. — С ловкостью, объяснявшейся большой практикой, мальчики увернулись от запряжённой осликом тележки и направились домой вдоль высоких храмовых стен. После тени внутреннего двора солнце беспощадно палило, обрушиваясь на выгоревшие добела стены, на тучи вездесущей пыли, на яркие одежды рабов, нищих, погонщиков ослов и землекопов с каналов. Через две улицы впереди в просветы между домами ослепительно засверкал Евфрат. Впереди вздымались семь гигантских ярусов Этеменанки. Нижний был окрашен белым, следующий — алым, над ним цветовым крещендо устремлялись к небу чёрный, белый, огненный, серебряный и золотой ярусы. Тот поднял глаза к вершине, но, ослеплённый солнцем, смог бросить лишь короткий взгляд на венчавшую её золотую святыню и, как всегда, изумился тому, что люди своими руками и крошечными инструментами смогли создать такую великолепную вещь. Действительно, крыша святыни там, в вышине, упиралась в небеса — по крайней мере была так близка к ним, что боги иногда опускались и прогуливались по балконам. Только представить себе, что если бы кто-нибудь вскарабкался по всем этим лестницам и пандусам и укрылся на самой вершине, то мог бы увидеть Эа, и Энлиля [103] Энлиль — один из главных богов Вавилона, занимает второе место после своего отца Ана. Божество плодородия и жизненных сил, а также необузданной стихийной силы. Также считалось, что он насылает стихийные бедствия и моровые поветрия. , и Ана, и серебристого Сина [104] Син — бог луны, «гот, чей подъём — сияние», отец Иштар. , луну, с его детьми — Шамашем, солнцем, и Иштар [105] Иштар — центральное женское божество, богиня плодородия и плотской любви, богиня войны и распри, астральное божество (олицетворение планеты Венера). , прекрасной владычицей звёзды, прогуливающихся рядом и державших между собой совет...

В дверях показалась фигура, и рука шестнадцатилетнего брата Эгиби вернула Тота к действительности.

— Где ты шлялся столько времени? — раздражённо спросил Эгиби, вновь отталкивая Тота. — Другие ученики давно пришли.

— Я не мог ничего поделать. Меня задержал Инацил.

— Он задержал тебя? Почему? Ты опозорил моего отца плохой работой?

Тот сдержал крутившуюся на языке сердитую отповедь, вовремя вспомнив о необходимости уважать старшего брата.

— Нет, — спокойно сказал он. — Писец похвалил мою работу и размер моих ушей.

Эгиби, имевший очень маленькие уши, залился румянцем.

— Это ты так говоришь, — усмехнулся он.

— Это правда. Я там был и всё слышал, — вставил Калба.

Эгиби надменно посмотрел на него и решил сменить тему.

— Ну, пусть будет так. У меня для тебя поручение. — Порывшись в кушаке, он вытянул серьгу. — Вот. Моя мать послала тебя отнести это Мурашу в починку. Нужно переставить самоцвет.

«Нанаи больше моя мать, чем твоя, сын рабыни!» — сказал Тот про себя. Вслух же он пробормотал:

— Готов спорить, она велела это сделать тебе самому.

— А я велел тебе. У меня есть другие дела.

— У меня тоже! Я весь день был в школе, и в моём животе пусто, как в голове новичка.

— Ничем не могу помочь. Бери и проваливай. — Бросив безделушку так небрежно, что Тот еле-еле смог её поймать, Эгиби скрылся между домами, оставив младшего брата препираться с пустотой.

— Братья — это бич Божий, — сочувственно заметил Калба.

Тот пожал плечами, рассматривая серьгу, которую часто видел качающейся у гладкой щеки Нанаи, и направился в пыльный торговый переулок, спускавшийся к реке. Пламенный лик Шамаша ослепительно отражался в воде. Прищурив глаза, Тот взглянул в небо, вспомнив свою прежнюю смешную мысль, что если он достаточно пристально вглядится в этот блестящий шар, то увидит там своего деда. Его дед! Во имя Эа, где он набрался такой чуши? Это было самое странное из всех странных представлений, которые он принёс с собой из Египта. Он был рад, что ни разу никому ничего не сказал об этом: люди, конечно, подумали бы, что он притязает на родство не только с царями, но и с самими богами! А на это не могли претендовать даже цари. Боги были богами; люди были только людьми, бедняги. Каждый день, каждую минуту им напоминали об этом.

— Вон там квартал кузнецов, — показал Калба. — А Мурашу должен быть где-то поблизости.

Вновь обратившись к насущным делам, Тот огляделся. Они уже прошли рынок ткачей и вышивальщиков; сплошной ряд прилавков, завешанных великолепными вавилонскими тканями, уступил место ряду речных пристаней, за которыми располагался следующий рынок и кузницы. На ближайшей пристани мальчики остановились посмотреть на разгрузку двух каменных плит — редкости для Вавилона. Стража из двенадцати касситских [106] Касситы — народ, проживающий к востоку от Вавилона. В 1518 г. до н.э., незадолго до описываемых событий, касситы завладели Вавилонией и реально управляли ею; во главе государства в течение трёх веков стояла касситская династия. солдат собралась вокруг большой повозки, чтобы обеспечить доставку дорого материала к месту назначения.

Тот с любопытством смотрел на солдат, одетых в эламские [107] Элам — государство, находившееся к юго-востоку от Вавилонии (третье тыс. — середина VI в. до н.э.). Одновременно с Вавилоном было захвачено касситами. туники с длинными рукавами и разноцветные накидки, так отличающиеся от одежд столпившихся вавилонян. Касситы управляли Вавилоном двести лет, а то и больше, и во всём, кроме платья, «пришельцы» стали к этому времени большими вавилонянами, чем сами вавилоняне.

Всё равно, подумал Тот, позор стране, которой могут управлять иноземцы. Затем он задумался, почему он так уверен в этом. Может быть, ему об этом сказал Яхмос? А быть может, тот, другой человек, чей облик смутно проглядывал из прошлого, чей усталый голос иногда звучал в его ушах, а лицо не давалось памяти — тот, о котором он всегда думал как об Одиноком.

Отвернувшись от солдат и телеги, он поискал взглядом Калбу. Вскоре он заметил, что толстяк торопливо пробирается к нему через толпу зевак, возвращавшихся к своим обычным занятиям.