Петр Сажин - Севастопольская хроника

Бригада строилась у подножья холма. На вершине холма время от времени рвались снаряды: гитлеровцы били с Северной стороны.

– Вот и севастопольская земля, – говорил Синявин.

– Какая же это земля? – отвечал Лычков. – Вот у нас земля, а что тут, камень один. Слышь, как полынью шибает. Чего тут растет?

– Апельсины тут, может, и не растут, – сказал Синявин, – а землица эта, можно сказать, святая: сколько тут крови нашей пролито! Сколько раз всякие державы хотели прихватить эту землю, а? Ты про это знаешь, Лычков?

Лычков молчал.

– А ты, – продолжал Синявин, – говоришь, Сахалин-остров. Это матерая земля – наша, русская! И будем мы с тобой, брат, стоять тут насмерть. Понял?

– Понял. Не ты один присягу принимал.

Заметив в свете сброшенной немцами ракеты нас, Синявин оживился:

– А, товарищи командиры!

– Вот решили попрощаться с вами, – произнес капитан Семеко за всех нас.

– Желаю вам благополучия, – отвечал Синявин.

– И вам, товарищ Синявин.

– Увидимся, – сказал словоохотливый солдат, – земля сичас тут короткая.

– A y вас, товарищ Синявин, – подал голос Арди, – фамилия-то флотская. Идемте с нами.

– Спасибо! Мне уж назначено тут. А про адмирала Синявина слыхал. Отношения к нему наша фамилия не имеет. Как говорится, Петров много, а Великим-то был один!

…Настала наша очередь прощаться – капитан Семеко оставался с отрядом, а мы вчетвером: Синявский, Арди, лейтенант Ворожейкин и я – должны добираться до штаба.

Выйдя на холм, с которого была отчетливо видна отсвечивающая тусклым блеском воды бухта, мы на миг остановились, посмотрели в сторону «Ташкента». До города было далеко: корабли давно уже не ходили в Северную бухту и швартовались здесь, в Камышевой, где вместо пристани – притопленная железная баржа, и кораблям из-за отмелей обратно выходить приходится задним ходом.

Корабля не было видно, но до нас доносился гул голосов и шум работающих машин. «Ташкент» готовился в обратный рейс. Мы махнули рукой в его сторону и дружно зашагали к охваченному пламенем Севастополю.

Двадцать девятого июня 1942 года я вылетел из Севастополя. В Краснодаре пересел на другой самолет и прилетел в Москву. Поселился в гостинице и сел за свои блокноты. Перед тем, конечно, был в редакции, доложил об исполнении командировки на действующий флот и в осажденный Севастополь и перечислил подробно все то, о чем собирался писать: об эскадренном миноносце «Сообразительный» и его командире капитан-лейтенанте С. С. Воркове; о героях морских глубин командирах подводных лодок Михаиле Грешилове и Аркадии Буянском; о тактике борьбы корабля с воздушным противником на переходе на основе опыта командира «морского охотника» лейтенанта Бондаренко и, наконец, о командире лидера «Ташкент» капитане 3 ранга Василии Николаевиче Ерошенко.

Дивавин остановил меня:

– Все это интересно и нужно, но… потом! А сейчас дай несколько зарисовок осажденного Севастополя.

Я сел писать, и вдруг телефонный звонок Дивавина:

– Ты читал «Красную звезду»?

– Нет.

– В «Красной звезде» очерк Евгения Петрова о «Ташкенте», Ерошенко и Севастополе… Понял? Немедленно давай очерк о Ерошенко и «Ташкенте» – ночь сиди, а чтобы завтра очерк лежал у меня на столе!

– Но я ж предлагал вам! Тогда не надо было, а после «Красной звезды» давай!..

– Разговорчики потом, а сейчас садись и делай! Ты понял, что очерк завтра должен быть у меня на столе?

Я выполнил приказ и в назначенное время на столе капитана 1 ранга лежали двенадцать страниц – очерк о Ерошенко и лидере «Ташкент». Напечатан же он был в изрезанном до неузнаваемости виде. Я к Дивавину.

– Понимаешь, – сказал он, – очерк твой очень понравился и был набран и заверстан в том виде, как ты дал, но армейский комиссар уже в полосе поправил его.

Я знал страсть начальника Политуправления Военно-Морского Флота Ивана Васильевича Рогова править в полосах газеты статьи и очерки, поэтому и спросил Дивавина:

– Может быть, мой очерк не понравился Рогову?

Он качнул головой:

– Очерк понравился, но армейский комиссар был очень расстроен…

– Чем? – спросил я.

– А ты что, не знаешь, что «Ташкент» погиб?

– Когда?

– Второго июля.

– Где же?

– В Новороссийске… У Элеваторной пристани… Звездный налет самолетов… В двенадцать часов дня…

– А Ерошенко? – спросил я, меняясь в лице.

– Жив! Он по тревоге выбежал на мостик, как был без кителя, воздушной волной его сбросило в воду, а затем завихренной в результате разрыва бомбы водой вынесло к наклонившейся дымовой трубе, а на ней, если ты помнишь, скоб-трап, Ерошенко ухватился за него и вылез.

– Много жертв?

– Много.

Я был потрясен.

Живо представил себе картину гибели красавца корабля, гибель людей, ведь многих из них я знал.

Дивавин не имел подробной информации, поэтому не смог сказать, живы ли комиссар корабля Григорий Андреевич Коновалов, старший помощник командира Иван Иванович Орловский, в каюте которого я жил… Впоследствии я написал рассказ о «Ташкенте» и его командире. По обстоятельствам того времени и корабль и герои действовали в моем рассказе под вымышленными именами.

С того времени прошло уже тридцать лет, но имя «Ташкента», его боевая слава, имя командира корабля контр-адмирала в отставке Василия Николаевича Ерошенко и до сих пор живы на Черном море, и рассказы о нем передаются из уст в уста. Решил и я сделать посильный вклад в копилку истории лидера «Ташкент» и рассказать лишь о немногих подвигах людей и корабля, чему был счастливым свидетелем.

С «яркими корреспонденциями» о Севастополе, как того хотел капитан 1 ранга Дивавин, мне не удалось выступить на страницах «Красного флота»: через три дня город был оставлен нашими войсками – операция «лов осетра» была выиграна 11-й фашистской армией.

Гитлер возвысил генерал-полковника Эриха фон Манштейна в последний, предельный воинский чин – генерал-фельдмаршала, а для солдат 11 – й армии учредил железный знак «Крымский щит» с выштампованной на нем картой Крымского полуострова. Знак был изготовлен на суконной подкладке, должен пришиваться на рукав.

Счастье – зыбкое богатство человеческой души и редкое, как самородное золото, – улыбалось фон Манштейну почти все время, начиная с Судет и Польши. Об этих походах он часто вспоминал в те дни, когда его армейский корпус вторгся во Францию и в фантастически короткий срок рассек эту прекрасную страну от Арденн до Ле Мана; и в те дни, когда нежился в роскоши в небольшом французском курортном городке Туке. Из Франции он попал в Пруссию, в золотую пору весны, где и принял танковый корпус, о чем давно мечтал.