Джорджетт Хейер - Вильгельм Завоеватель

Герцог улыбнулся:

— Ты знаешь слишком много, мой друг. Осторожней, не то я отрежу тебе уши!

— Тогда мне придётся вернуться в Англию и просить короля подержать руки и надо мной. Клянусь, у меня вырастет пара благородных ослиных ушей.

— Довольно, — оборвал шута Вильгельм. — Я хочу спать, — зевнул он. — Идём, Рауль.

— Поспи ещё немного на своём тюфяке рядом с герцогом, — рассмеялся Галет. — Скоро тебе не будет места в покоях Вильгельма. «Я иду спать, жена», — скажет он. И тотчас: «В конуру, Рауль!»

Оба засмеялись над шуткой Галета, но герцог тут же нахмурился. В каюте он бросился на кровать и, глядя на факел, проговорил:

— Последняя стрела была метко пущена в цель.

Рауль задёрнул дверной проем занавесью.

— Я с лёгким сердцем уйду в конуру, — пообещал он.

— Да, но когда? — Вильгельм посмотрел на Рауля и снова на факел. — Моё терпение вот-вот лопнет. Я ждал слишком долго! Я должен услышать «да» или «нет». Едем во Фландрию!

— Как вам угодно, сеньор, но вы ещё не научились принимать отказы, — усмехнулся Рауль.

— Я ещё не имел дела с женщинами, — ответил Вильгельм, — и ничего не знаю о них. Что на уме у этой прелестной дамы? Что означают улыбки женщин, когда они говорят колкости? К женской душе нужен особый подход. Она так глубока, так загадочна! Она подобна крепости, и укрепления её так сильны, что моя осада тщетна. Пока я жду, она сопротивляется ещё сильней. Я слишком хороший полководец.

Вильгельм вскочил с постели и стал нервно шагать по каюте.

— Она как огонёк вдали, зовущий и обещающий покой!

— Огонёк, — повторил Рауль. — А вы? Вы — разбушевавшееся пламя?

— Я горю. Ведьма! Такая хрупкая, что могу сломать её. И я это сделаю!

— Господи! — вырвалось у Рауля. — Неужели так проявится ваша любовь?

— Любовь! — Вильгельм долго обдумывал это слово. — Я обожаю и ненавижу её, — наконец мрачно проговорил он. — Не знаю, действительно ли я люблю её, зато знаю, что она моя. Моя! И если я захочу, то буду держать её в своих объятиях, прижимать её губы к моим или, если захочу, буду причинять ей боль. Она манит меня, отталкивает и бросает мне вызов. Чего бы мне это ни стоило, я сделаю так, чтобы она была рядом!

— Какие новости от Ланфранка, сеньор? — поинтересовался Рауль.

— Никаких! Он пишет мне о терпении и ещё раз о терпении. Но она будет моей!

— Милорд, мне кажется, архиепископ не поддастся на уговоры. Вы послали Ланфранка в Рим, но Може наверняка послал туда своего человека, который сейчас что-то шепчет в другое ухо папы.

— Это дело Може! — зло заметил герцог. — Думаю, мне стоит избавиться от этой лисы. Интересно, он хочет заполучить мой трон для своего брата из Аркеса или для незаконнорождённого сына Мишеля?

— Кто знает? Остерегайтесь его, милорд! Кое-кто уже поговаривает об отлучении вас от церкви. Что вы будете делать в этом случае?

— То же, что и сейчас! — в ярости вскричал герцог. — Если Може рассчитывает на мою благосклонность и родственные чувства, то он плохо меня знает. Я буду благосклонен до поры до времени, но если он хочет иметь во мне врага, пусть будет так! — Вильгельм расстегнул плащ и отбросил его в сторону. — Я доверяю Ланфранку и полностью полагаюсь на него. — Вдруг на лице Вильгельма появилась озорная мальчишеская улыбка. — В остальном, Рауль, я полагаюсь на себя и еду во Фландрию.

— Хорошо сказано, — одобрил Рауль. — Пожалуй, я заключу пари с Осберном на результат этой поездки.

Герцог снова лёг.

— И снова выиграешь, — засмеялся он.

— Вы ещё не знаете, на чьей я буду стороне, — пробормотал Рауль.

Герцог сел в кровати.

— Ты что, хочешь поколебать... — начал он, но остановился, догадавшись, что Рауль просто подсмеивается над ним.

— Спорь как хочешь. Тот, кто спорит против меня, всегда проигрывает, — сказал он и закрыл глаза.

Тон его был вызывающим. Но человек, хорошо знавший Вильгельма, мог бы сказать, что на этот раз герцог был не так уверен в успехе.

Из троих заложников Эдгар был больше всего потрясён увиденным в Руане и меньше всех показал эго. Улноф в свойственной ему манере восторженно вскрикивал на каждом шагу и довольно быстро привык к новой жизни. Хакон с удивлением смотрел на этот странный мир, но был слишком мал, чтобы задумываться о нём. Лишь Эдгар чувствовал себя чужим и одиноким в толпе иностранцев.

Ещё долго он будет помнить своё впечатление от Руана. По сравнению с его родными серыми стенами далёкой Англии нормандский двор сиял великолепием. Просторный дворец герцога был построен не из дерева, как привык Эдгар, а из камня. Залы со сводчатыми потолками соединялись друг с другом причудливо выделанными арками. Дом Эдгара в Уэссексе был деревянным. Изнутри его украшали рисунки, а грубые поверхности закрывали портьеры. Поэтому для посетителей дом казался тёплым и уютным. Во дворце герцога тоже висели вышивки, но они не были похожи на саксонские. Гобелены, причудливо расшитые золотым и пурпурным шёлком, не пестрели яркими узорами, как любили саксонцы. Они обычно служили занавесями или покрывалами, но никогда не закрывали стен, украшенных лепниной. Эдгар бродил по бесконечным гулким галереям замка, и ему казалось, что холод камня передаётся ему.

За обедом Эдгар долго не мог побороть желание попросить что-нибудь из английской кухни. Его желудок никак не хотел смириться с пищей нормандцев. Вместо бедра барашка, зажаренного на вертеле, подавали дичь, нашпигованную острыми пряностями; морских свиней с пшеничной кашей на гарнир; цыплёнка, посыпанного лепестками роз; желе; дельфинов, запечённых в фольге; фигурки ангелов из марципанов, украшенные листьями боярышника и ежевики. Даже кабанья голова, которую под фанфары внесли в обеденный зал, была нашпигована до такой степени, что с трудом узнавался её вкус. Павлину, пище богов, Эдгар предпочёл бы гуся. Он смотрел, как слуги несут лебедей, каплунов в соусе, фаршированных кроликов, цапель, и мечтал о том, чтобы вместо этих изысканных блюд на подносах лежала оленина или баранина.

Блюда подавали на серебряных подносах, солонки блестели позолотой и были инкрустированы драгоценными камнями. Стол украшали кружевные салфетки. Вино наливалось не в роги, а в золотые кубки и янтарные чаши, расписанные голубым и красным. Повсюду сновали пажи, сенешали, камергеры, толпы слуг, а горничные следили за порядком при дворе и создавали уют. Эдгар не переставал удивляться обилию стульев, скамеечкам для ног, соломенным матрасам на кроватях, оленьим шкурам и шторам на окнах. Даже окна дворца сияли хрусталём и бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере и в домах богатых и знатных ярлов тоже были такие окна, но из-за сильных и частых ветров они обычно были закрыты ставнями.