Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

А в историю всё равно вошёл не Владимиром, а Владимирко - как его называли с детства за карликовый рост и бранчливый, петушиный характер.

Разумеется, и в семейной жизни был не сильно счастлив. Он женился не по любви, а беря в расчёт политику, по желанию своего отца, на единственной дочери половецкого хана Вобугрея - Бурче. Та не приглянулась Владимирке с первого мгновения: бледная, худющая, длинноносая и какая-то бесцветная, чем-то напоминала моль. И молодожён посещал одрину супруги редко, по необходимости создавая впечатление, что союз вполне полноценен. В результате их ребёнок появился на свет лишь на пятое лето после свадьбы - в сентябре 1130 года от Рождества Христова.

В честь великого предка назван был Ярославом. А по святцам получил имя Христофора.

Бурча умерла год спустя, не сумев разрешиться от второго бремени. Бабки-повитухи извлекли новорождённую, но малютка не протянула и нескольких дней. Так что матери своей Ярослав не знал. А Владимирко больше никогда не женился.

Сын был точной копией половчанки: худощавый, бледный, с редкими прядями бесцветных волос, бледно-голубыми глазами и прямым удлинённым носом. И характером пошёл в мать - тихим, некрикливым, религиозным. Не особенно любил прогулки верхом, разливанные пиры и оружие. Им предпочитал книги и науки. И особенно преуспел в овладении языками: кроме русского, мог читать по-гречески, на латыни и иврите, понимал по-венгерски и по-польски, а по-половецки разговаривал вовсе бойко. Лишь немецкий давался ему с трудом.

Как и с Бурчей, князь Владимирко с сыном виделся редко. Рассуждал обыденно: для ребёнка есть мамки, няньки, учителя. Пусть себе растёт. А потом видно будет.

Может, нелюбовь к покойной жене перенёс и на Ярослава? Или просто был лишён отцовского чувства?

Жизнь родителя наполняли иные страсти. Он ведь стал галицким владыкой не сразу. В юности сидел в захолустном, забытом Богом Звенигороде - несколько южнее современного Львова. Но когда скоропостижно скончался старший брат Ростислав (может, в самом деле отведав отравленного вина?), переехал в крупный и зажиточный Перемышль. Дело стало за малым: устранить двоюродного брата Ивана. Тот и был вскорости убит - неизвестно кем пущенной стрелой на охоте. И теперь, как старший в роду, князь Владимирко завладел ключевыми городами - Теребовлем и Галичем.

Местные бояре, правда, не слишком жаловали нового правителя, буйного и жадного. Да и внешних врагов хватало: Польша и Венгрия с запада, Византия с юга, половцы и Киев с востока - все смотрели с вожделением на богатое и обширное Галицкое княжество. Словом, князь проводил в седле, в битвах и походах, много дней и месяцев, а вернувшись в Галич, в кремль на горе у Днестра, усмирял, как мог, ропщущую знать. И до сына руки не доходили.

Но однажды, а именно по весне 1144 года, встав с постели после очередного приступа чёрной меланхолии, похудевший и обессиленный, он молился часа четыре в небольшой дворцовой часовенке, вышел с мокрым от слёз лицом и велел истопить ему баньку. А тем временем отправился в правое крыло к сыну - узкой галереей на втором этаже, крыша которой подпиралась толстыми квадратными балками, почерневшими на влажном днестровском ветру. Шёл согбенный и сумрачный, маленький и лысый, будто и не князь вовсе, повелитель смердов, а какой-нибудь жалкий скоморох, шут гороховый.

В горнице, где сидел Ярослав, было жарко и от этого слегка душновато. Сын, увидев отца, сразу же вскочил, зацепив столешницу, за которой писал, выронил перо, и чернила из бронзовой чернильницы растеклись по скатерти чёрными зловещими пятнами. Княжич поклонился и пролепетал слова здравицы.

Посмотрев на него снизу вверх (сын в свои четырнадцать лет перерос родителя чуть ли не на целую голову), галицкий властитель цокнул языком:

- Ты совсем взрослый стал! Скоро женим. Юноша зарделся, опустил глаза. Скромно произнёс:

- Как на то будет Божья воля. И твоя, тятенька. Улыбнувшись, Владимирко потрепал его по щеке:

- Молодец, хвалю за такое подобающее детям послушание. А сейчас моя воля такова: будет уж порты протирать, сидючи за пергаментами да книгами; нынче же идём с тобой в баню, вечеряем вместе, а с утра отправляемся на охоту. Чай, доволен, да?

Снова поклонившись, Ярослав ответил:

- Благодарствую вельми за такую честь.

- То-то же, дикарь. Время делать из тебя настоящего князя. Верного помощника и опору в делах. Стойкого соратника. В чьи окрепшие руки я не побоюсь передать бразды правления. Жду тебя внизу. - И, повеселев, он покинул горницу.

- Господи, помилуй! - прошептал юнец и перекрестился. - Принесла нелёгкая… Мне охоты с женитьбой только и не хватало теперя… - Пожевал губами и, возвысив голос, крикнул, не скрывая досады: - Тимка, где ты там? Прибери на столе, скатерть замени. Я ужо спешу, тятенька зовут…

Но ни князь, ни тем более княжич не имели понятия, что у них за спиной зреет заговор.

Во главе его были три галицких боярина - Вонифатий Андреич, Серослав Жирославич и Олекса Прокудьич. Все они невзлюбили Владимирку после запрещения им городского веча. Нарушать традиции предков не позволено никому. Править, не советуясь с уважаемыми людьми и пренебрегая мнением стариков, просто не допустимо. А без веча нет и пригляда за воеводами, тиунами, мытниками [1] Тиун - княжеский или боярский слуга, управляющий хозяйством в Древней Руси и русских княжествах XI-XV вв. Мытник - сборщик налогов, податей. . Вековые связи нарушены. Нет пригляда - начинается ералаш, общее хозяйство трещит по швам, не работает, как положено. И, само собой, разные поборы и взятки утекают из собственных рук. Как смириться с этим?

Собирались втроём в доме Серослава, пили терпкое фряжское вино [2] Фряжское вино - иноземное, иностранное, в данном случае - итальянское. , привозимое купцами из Константинополя, гурундели в бороды: надо что-то делать, срочно исправлять положение. Князь не внемлет челобитным бояр, вече восстанавливать не желает. Значит, надо этого Владимирку убирать. Звать его племянника - сына убиенного Ростислава. Тот сидит в далёком Звенигороде, тоже точит зубы на дядю, хочет отомстить за отца. Говорят, и умён, и красив, и статен, на коне гарцует искусно, а в кулачном бою может зашибить любого богатыря. Правда, слишком молод (только двадцать лет) и ещё даже не женат, ну да не беда - молодым повелителем легче помыкать; женим на какой-нибудь киевской княжне - укрепим ослабевшие было связи с великим князем и получим союзника против расхрабрившихся венгров…

Словом, ждали только случая. И когда Владимирко по весне впал в очередное безумие, в общей кутерьме, не заметно от прочих глаз, снарядили Олексу Прокудьича в путь-дорогу. Тот скакал вдоль Днестра на северо-запад и к исходу второго дня прибыл в град Звенигород.