Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

- Кликала меня, свет мой, матушка?

Да, хотела видеть. - Отвела глаза, посмотрела в сторону. - Ты умеешь ли хранить не свои секреты?

- Отчего ж, умею. Предан его светлости всей душой.

- Ну, а мне?

- Так само собой. Ты и князь - единое целое, плоть от плоти, как говорится.

- Можешь ли в Тысменице передать свиток небольшой одному человечку?

- Отчего ж нельзя? Передам, конечно.

- Только чтоб никто не узнал про то?

- Даже Осмомысл?

- Батюшка - особенно.

Юноша нахмурился:

- Нет, сие не по правилам. Я таиться от князя не желаю.

- Господи, Миколка! Что же в том дурного? У княжон от отцов могут быть загадки. Или ты не хочешь меня уважить?

Он смутился ещё сильнее:

- Я тебе, Евфросинья Ярославна, в чём угодно помочь готов! Эх, была не была, сделаю, как скажешь. Где твоя заветная грамотка?

- Вот она, держи. - Девушка достала из рукава скрученный пергамент. - Значит, в самые его руки, больше никому.

- А кому - ему-то? - удивился Олексич.

- Разве ты не понял? Ростиславу Ивачичу, моему троюродному братцу.

- Будет сделано. - Улыбнувшись, запрятал письмо за пазуху. - Не тревожься, матушка. Лучшего гонца трудно подыскать.

- Очень я на сё уповаю.

Но Микола знал свою службу справно: прямо из покоев молодой госпожи полетел доложиться её отцу. Повелитель Галича сильно помрачнел, взял послание, раскатал и прочёл:

«Здравие тебе, Ростислав Иванов! Шлёт тебе привет Е.Я., до которой ты имел дело с тятенькой. Не беда, не жалься о происшедшем. Мы с тобою друзья. Приезжай на Масленицу, как ты обещал. Буду ждать!»

Содержание записки успокоило Ярослава, даже развеселило; он скрутил её снова и отдал Миколе:

- Передай, кому велено. А получишь ответ - мне опять покажешь.

- Слушаюсь, батюшка, мой свет!

Посещение Тысменицы оказалось удачным - и щенка Доставил в целости, чем весьма порадовал мальчика, и пергамент вручил. Сын Берладника взял его нетвёрдой рукой (изо рта молодого человека доносился запах спиртного), отошёл к окну, где светлее, и читал какое-то время. Проворчал: «Друзья»!.. Радость-то какая!» - и сказал посыльному:

- Я писать не стану. На словах скажи, что меня на Масленицу в Галиче не будет. Впрочем, и в Тысменице тож…

- Как сие понять? - озадачился парень.

- Покидаю вас, подаюсь в дальние края.

- Коли не секрет, то куды? Тот сверкнул очами недобро:

- На кудыкину гору! Так я и откроюсь! Чтобы ты немедля донёс Ярославу?

- Мне-то что? Раз не хочешь - не говори.

- Он вельми обидел меня. Указал на дверь. Я такое стерпеть не в силах. Быть под ним доле не желаю.

- И столкуешься с недругами его?

- Кто приветит лучше - с теми и столкуюсь. Княжеский приспешник заметил:

- На опасную, друже, ты вступаешь стезю. Воевать с Осмомыслом худо. Он обламывал и таких, кто тебя сильнее.

- Да заткнись, Олексич! Мне твои советы даром не нужны.

- Просто предупредил. Поперёк батьки в пекло не лезь.

- Прочь ступай, а не то поссоримся. А поссорившись, даже подерёмся!

- Ой, была охота мне с тобой махать кулаками!

Так и разошлись. Выслушав Миколкин отчёт, галицкий владыка вздохнул:

- Чаргобайка глупой. Ничего не уразумел. От отца унаследовал буйный нрав. Он его и погубит.

- А княжне как про сё сказать? - обратился к нему подручный.

- Так и объясни. Чай, не слишком расстроится, дурочка.

Фрося перенесла известие об отъезде юноши внешне благопристойно, только переспросила:

- Говоришь, попахивало вином?

- И, признаться, сильнёхонько.

- Горюшко какое! Вот ведь дуралей! Можно же и спиться.

- Не переживай, матушка, мой свет, - попытался успокоить её Микола. - Скоро ты и думать о нём забудешь.

Девушка взглянула с вопросом в глазах:

- Ты о чём, касатик?

- Знаю один секрет. Но тебе поведаю. Моего Олексу Прокудьича направляет отец твой на Черниговщину, в Новгород-Северский. Удочку закидывать про-насчёт тебя - князю Игорю Святославичу. Дескать, если он к нам зашлёт сватов - мы не будем против.

Та заволновалась:

- Господи, помилуй! Каждый Божий день какие-то вести… Игорь Святославич… баяли, он славный?

- Баяли, гордец, но пригожий.

- Лучше свой гордец, чем унгорский.

- Тоже правда.

По приезде в Константинополь хитроумный Андроник не повёз Настю за город, к матери в имение, где жила Янка, а устроил свою новую любовницу в небольшом, но приличном доходном доме, сняв для неё этаж. Насте путешествие очень понравилось. Боль о сыне, разумеется, никуда не делась, но дорога, яркие впечатления и внимание византийца помогли ей поменьше вспоминать о разлуке. А митрополиты Дионисий и Григорий были с ней подчёркнуто вежливы, задавали вопросы на церковные темы - как в Галиции относятся к православным священникам, как живут монахи и грешат ли монашки. Время было летнее, жаркое, хорошее, ветер невеликий, а ладья плыла не спеша, но без остановок. В целом путь занял десять дней.

Главный город империи поразил внучку Чарга. Нет, она слыхала рассказы о его величии, красоте построек и немыслимом количестве горожан, но того, что предстало перед ней, молодая дама не могла и вообразить. Грандиозный Порт Золотого Рога простирался от горизонта до горизонта. Кораблей оказалось столько, что иные не могли добраться До пристани и причаливали бортами друг к другу. Берег кишел людьми всех оттенков кожи. Вонь стояла жуткая - и от выловленной рыбы, и от грязных рабов, разгружавших судна, и от выгребных ям.

Каменные стены Царь-града потрясали высотой, толщиной и фундаментальностью; после Второго крестового похода, проходившего в 1147-1148 годах (в ходе которого братья-католики попытались взять штурмом столицу братьев-православных и не смогли), византийцы отстроили заново многие бастионы и сторожевые башни, укрепили мосты, углубили ров.

А какие церкви! Бог ты мой, одного лишь храма Святой Софии для тогдашнего человека, несомненно, хватало, чтобы ощутить чувство благоговения. Кованые ворота открывались величественно, как врата рая. В полутьме собора даже в самый знойный полдень веяло прохладой. Витражи под куполом неизменно переливались всеми цветами радуги. Купол и апсида [15] Апсида - в христианских храмах - алтарный выступ. , выложенные золотистой мозаикой, вспыхивали жёлтыми искрами от зажжённых свечек. А колонны и стены во фресках и иконах останавливали на себе любопытный взгляд. Но, конечно, завораживали и сами размеры церкви - вышина её, впечатление, будто купол парит, не соприкасаясь с опорами, и сливается с самим небом! И когда на хорах начинали петь, а ведущий службу иерарх обращал слово к пастве, голоса, усиленные пространством и полусферами, заставляли трепетать даже безразличное сердце; запахи елея и ладана довершали эффект.