Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

- Добро, Андрюша… Иди, мирись с братом. Бери двух из дружины, сам нарядись, чтоб сверкал весь, и на белом коне выезжай к воротам… А я храбрецов пошлю: они будут сидеть в засаде и стеречь вас… Если что, помогут тебе!

- Благодарю, брат, - растроганный Андрей Полоцкий впервые назвал братом князя Серпуховского.

Про себя же Владимир Андреевич подумал: «Ежели что случится, город дотла выжгу, а Дмитрия разорву лошадьми…»

Андрей в начищенных до блеска доспехах вместе с сопровождающими появился у ворот; за бугром, за кустами - везде прятались отборные воины из дружины князя. Сам Серпуховской не утерпел и присоединился к ним. Старшой дружины Савелий Акин-фич, родственник боярина Минина, погибшего когда-то под Можайском, укоризненно покачал головой.

- Мне так спокойнее, - сказал князь.

- А ежели что?..

- Вместе ломанем…

- Ты - как малое дитё, княже.

- Помолчи, Акинфич… Вон на стене Дмитрий появился. Сейчас говорить будут.

Ветер доносил лишь обрывки фраз из разговора двух родных братьев, двух Ольгердовичей.

По этим обрывкам поняли, что Дмитрий согласен на переговоры и ворота сейчас откроют. Но на всякий случай отряд в засаде приготовился к бою.

Андрея пропустили. Ждать пришлось недолго. Лязгнули цепи, поднимающие железную решетку ворот, и Андрей со спутниками, пригнувшись, чтобы не задеть шлемами нижние острые зубья, выехал обратно.

Полоцкий удивился, когда среди засадных увидел Серпуховского; удивился и обрадовался: «Значит, волнуется…»

- Дмитрий согласился сдать городок без боя… Князь Серпуховской вспомнил на второй день о Ваське Тупике, приказал найти.

Тот куда-то запропастился; все места, где он мог быть, облазили, нету… Вдруг кто-то сказал:

- Я, кажись, видел его в городке… Вон в тот домик зашел.

Домик нарядный, со слюдяными разноцветными оконцами, литовцы живут. Чего ему там делать?..

Постучали. На порог в нижней рубашке, кутаясь в широкий плат, вышла статная молодка. По-русски понимала плохо, но уразумела, кого спрашивают. Показала рукой - проходите.

Прошли. Увидели: теляшом [60] [60] Теляшом - обнаженный. спит Василий на высокой кровати. Да и улыбается во сне. Знать, хорошо ночью пригрела молодка…

- Васька, к князю Владимиру Андреевичу!

Тот мигом поднялся, оделся и, поспешно чмокнув молодку, выбежал из избы.

- Где был? - строго спросил Серпуховской.

- Княже, как замирились, я заночевал у одной вдовушки… Литвянки…

- Не насильничал?

- Упаси Бог, княже!..

- Ох уж эти вдовушки. Много их и у нас на Руси. Убивают мужей.

- Да мы ж сами и побиваем…

- Разговорился… Вдовушка-то хороша?

От воспоминаний о бурной ночи у Васьки заблестели глаза:

- Хорошая… Жаркая…

Владимир вспомнил свою Елену Прекрасную, вздохнул…

- Бери коня, скачи во весь дух, как ты умеешь, к Москве. Передай великому князю, что Старо дуб взят боем, а Трубчевск замирением…

Летописи отметили: Дмитрий «не стал на бой, не поднял руки противу великого князя, но со многим сирением изыди из града, и со княгинею своею, и з детьми своими, и с бояры, и прииде на Москву к великому князю Дмитрею Ивановичю…»

Добровольному приходу бывалого военачальника, поставившего себя сразу в ряд врагов Ягайлы, был рад Дмитрий Иванович. Великий князь не поскупился - отдал в кормление Дмитрию старый и богатый Переяславль…

нязь Олег Иванович стоял на одном из холмов Старой Рязани и смотрел, как на реке, теснясь, ломаясь и налезая друг на друга, неслись льдины с остатками следов от полозьев саней и конского навоза.

Теплый весенний ветер шевелил на непокрытой, красивой, гордо сидящей голове уже начинающие седеть волосы рязанского князя - ему шел сорок третий годок, распахивал полы терлика - длинного кафтана с короткими рукавами. Совсем недавно князь надел его вместо смирной одежды, которую носил в дни великого траура. Сколько же дней таких выпало на его долю?.. Много. Сказал же вчера ключник Лукьян: «Олег Иванович, у вашего мирника скоро локти прохудятся. Новый бы, что ли, сшили…»

«Нет, Лукьяшка, я его с драными локтями донашивать буду… Еще потерпит. Не всегда ведь одни душевные болести… Вон как ломает солнце лед и как струятся пока еще мутные воды широкой Оки!»

Стремянный [61] [61] Стремянный - слуга-конюх. , державший в поводу каракового, с рыжими подпалинами в паху и на груди, рослого жеребца, кашлянул в кулак, стремясь вывести из задумчивости рязанского князя, но тот не услышал.

Зачаровывала необъятная речная ширь, на которой сейчас велась трудная очистительная работа. При виде этого полнилась душа надеждой и радостью, взметывалась ввысь, в уже начинающее голубеть весеннее небо!

После Мамаева осеннего нашествия в отместку за одноглазого Бегича перебирались до нового года из мещерских болот, куда снова пришлось хорониться, в родной Переяславль-Рязанский, ставший столицей рязанского княжества, когда было ясно, что Старую Рязань после Батыя не восстановить.

А теперь вот подобная участь постигла и новую столицу. Когда выбрались из болот и увидел князь свой поруганный Переяславль, лежащий в пепле, в черных чадных головешках, на глаза навернулись слезы. Но наутро, надев траур по убиенным своим людям-рязанцам, принялся, как всегда, хлопотать и действовать.

Княжеский двор с каменными теремами, построенными еще Олегом Святославовичем неподалеку от озера Быстрого, Мамай не тронул, видно, сам останавливался в нем.

«Чада мои, рязаны многострадальные. Доколь терпеть-то нам? Вон уж снова поговаривают: собирается проклятый сарайский змий на Москву, а минует ли нас?.. Опять пожжет все, пограбит… А жалко-то как! Торги развернулись на берегу Лыбеди, дома взрастать начали, и не какие-нибудь курные избы, а с трубами и слюдяными окнами. Выползли за границу, окаймленную реками Лыбедью и Трубежом, отчего и получила новая слобода прозвище - Выползово. А взять, к примеру, Верхний Посад. Сами посадские затеяли каменную церковь строить. Осталось крышу подвести да купола поставить. Ничего, поплачем, похлюпаем носами да и засучим рукава… Так повелось и до Батыева нашествия, когда на рязанское княжество погромом шли свои же, русские. За двадцать семь лет до Бату-хана владимиро-суздальский князь Всеволод посылал с полками своего меченошу Кузьму Ратишича. А Москва сколько лет зарилась на Коломну да Лопасню - в конце концов заграбастала! И тоже ничего - топоры в руки, и начинали другие возводить форпосты. А теперь вот в двадцати километрах от Переяславля «врата» в мещерские леса и болота каменные.класть будем, монастырскую крепость Солотчу на берегу Старицы. На Москве говорят: «Куды им, косопузым, до каменных стен, хоть деревянными бы пока оградились…»