Михаил Казовский - Евпраксия

— Но жених и невеста поклялись перед алтарем, что обручены. Свадьбу отменить может только смерть одного из них.

Генрих усмехнулся:

— Что вы предлагаете? Отравить маркграфа?

Женщина ответила резко:

— Не паясничайте, ваше величество! Вы прекрасно поняли мою мысль. Клятва у алтаря священна. То есть принадлежит Всевышнему. Ни один из смертных не имеет права посягнуть на нее.

Император кивнул:

— Да, согласен. Но ведь я — помазанник Божий. Значит, не простой смертный. И такое право имею.

— Не берите на себя слишком много, брат. Как бы не пришлось впоследствии каяться. Или вы забыли Ка-носсу?

— Хватит! — оборвал ее венценосец. Помолчал и добавил более спокойно: — Не напоминайте о моей слабости. Я был слишком молод. Вместо военного вмешательства совершил паломничество... Глупость несусветная!.. Добиваться своего можно только силой. Уважают сильных. А на слабых плюют... — Поднял кубок с вином. — Предлагаю выпить за здоровье моего наследника Конрада и его будущую невесту, кем бы ни оказалась она!

Адельгейда ничего не произнесла и в молчании сделала несколько глотков. Самодержец продолжил:

— А теперь я, по крайней мере, мог бы посмотреть на твою киевлянку?

— Так ли это важно, ваше величество? — усомнилась она.

— Уж не думаете ли вы, что я съем ее, словно каплуна? — улыбнулся Генрих. — Не тревожьтесь, ваше высокопреподобие: у меня имеются отдельные недостатки, но в каннибализме уличен еще не был. Хоть кого спросите!

Неохотно Адельгейда позвонила в колокольчик и велела прибежавшей монашке пригласить сюда княжну Евпраксию. Вскоре дверь открылась, и монарх, бросив взгляд на вошедшую, ощутил нешуточное волнение. Да, подобной красоты он еще не видел! Девочка за эти два года сильно повзрослела, выросла, превратилась в стройную изящную девушку, вместе с тем сохранившую детские черты; смуглая, не типичная для немецких женщин кожа и бездонные ореховые глаза делали ее лицо магнетически притягательным. Темная простая одежда, ниспадавшая живописными складками, шла ей невероятно.

Поклонившись, Ксюша заговорила на хорошем немецком:

— К вашим услугам, матушка Адельгейда.

Та ответила хладнокровно:

— Я хочу представить вашу светлость императору Священной Римской империи, королю Германии, Генриху Четвертому, по его просьбе. Августейший брат мой выразил желание познакомиться с дочерью великого князя.

Кровь ударила в лицо русской. Вся затрепетав, преклонила колено и с невероятным трудом выдавила приличествующие слова:

— Ваше величество... это для меня честь... я благодарю...

Самодержец протянул ей руку для поцелуя. Ев-праксия коснулась пальцами кисти венценосца, чтобы поднести к губам, но внезапно вскрикнула и отпрянула: между перстами промелькнул электрический разряд, как миниатюрная шаровая молния.

Немец улыбнулся:

— Что, ужалились? Это ничего, так со мной бывает... Встаньте же с колена. Не смущайтесь, душенька. Поднимите голову. Я хочу рассмотреть как следует ваше личико.

Помня ужасы и нелепицы, постоянно рассказываемые о германском правителе, Ксюша была готова упасть без чувств. Но, собрав остатки воли и мужества, медленно, с усилием, подняла голову и взглянула в глаза этому чудовищу, дьяволу во плоти, ненавидящему Святую Церковь и погрязшему в самых изощренных грехах...

...и увидела приятного, умного мужчину, благородного и изящного, может быть, с излишне бледным лицом, с темными кругами под нижними веками, но с такой гипнотической силой во взоре, мощью и каким-то всевластием, исходящим от его существа, что она не могла ни пошевелиться, ни произнести что-нибудь осмысленное...

Их взаимное изучение длилось, наверное, менее секунды. А потом у него на губах вновь возникла улыбка:

— В добром ли здравии ваш отец, князь великий Всеволод?

— Слава Богу, пожаловаться нельзя. Около месяца, как с оказией местные купцы привезли мне из дома весточку. Писано сестрицей Екатериной. Вся родня жива, а родители подтверждают благословение на мое венчание с графом фон Штаде.

— С легким ли сердцем вы вступаете в этот брак? Мил ли вам жених?

Евпраксия как будто ожила:

— Несомненно, ваше величество. Генрих Длинный — замечательный человек и бесстрашный рыцарь. Часто пишет мне. И не реже трех раз в году радует визитом. Я стараюсь учиться и работать на совесть, чтобы стать достойной супругой моего нареченного.

— Да, успехи великой княжны более чем заметны, — подтвердила сестра императора. — И от главной ее наставницы, Эльзы Кёнигштайн, слышу одно хорошее. А ведь Эльза — дама очень строгая и не спустит ни малейшей провинности.

Прошептав слова благодарности за такую лестную оценку, девушка смущенно потупилась.

Генрих помолчал, затем произнес раздумчиво:

— Что ж, не смею больше задерживать вашу светлость... Можете идти. До свиданья.

Попрощавшись, Ксюша выпорхнула из кельи. Встала в коридорчике, привалилась плечом к стене и услышала, как стучит ее сердце. Облизала губы. И сказала себе по-русски: «Господи Иисусе! Охрани меня от этого человека. Я его боюсь. Он меня может погубить...» Трижды перекрестилась и как будто бы успокоилась. По дороге в классы пробормотала: «Никому ни слова. Ни Мальге, ни Груне. Нечего их пугать. Я сама напугана до смерти!..»

Между тем император продолжал сидеть, погру-

женный в думы. Аббатиса, не осмеливаясь прерывать его размышления, все-таки не выдержала и спросила:

— Как она вашему величеству?

— Что?.. — очнулся брат и взглянул на нее с неким удивлением. — А, княжна... Девочка прелестна... Генрих Длинный — баловень судьбы, что имеет такую невесту...

— Значит, вы оставили эту мысль — выдать Ев-праксию за Конрада?

Он провел рукой по лицу:

— О, конечно! Конрад слишком юн и не сможет оценить по достоинству все очарование этой русской феи... — Венценосец поднялся из-за стола и проговорил твердо: — Я на ней женюсь сам.

У монахини от испуга выпал колокольчик из пальцев. Громко звякнув, покатился по полу.

— Вы?! — воскликнула она. — Но каким же образом? А императрица, ваша супруга?

Самодержец ответил грубо:

— Если я решил, то достигну цели. Несмотря ни на какие преграды.

Там же, тогда же

Кавалькада рыцарей во главе с маркграфом Нордмар-ки Генрихом Длинным, направляясь за Евпраксией в Кведлинбург, сделала последнюю остановку в Брауншвейге, как явился посыльный от тети Оды. Весь в пыли, грязный и расхристанный, он едва не свалился с лошади, у которой изо рта на землю клочьями падала пена.

— Еле ускакал от головорезов Удальриха, — объяснил гонец. — Все дороги на Кведлинбург ими перекрыты.

— Почему? — удивился граф.

— Думаю, это вы узнаете из послания вашей тетушки. — И достал из-за перевязи свернутый в трубочку пергамент.