Даниил Мордовцев - Кочубей

Зала эта была очень велика, по сторонам свод поддерживали двадцать четыре колонны, с позолоченными капителями; три ряда окон, из коих первые из разноцветных стёкол, преимущественно голубого и розового цвета, ярко освещали всю внутренность. По стенам, разрисованным арабесками, стояли мраморные бюсты предков графа, а между ними вылепленные из алебастра, раскрашенные и раззолоченные гербы фамилии Замбеуша; у одной стены, прямо против главного входа, поставлена под бархатным навесом, обшитым золотою бахромою — колоссальная статуя Стефана Баторня; на пьедестале было вырезано: «1573 год» и латинская надпись, гласившая, что в этот год Баторий пожаловал прадеду Замбеуша большое количество земли и денег, за храбрость и знатность фамилии; последние слова, это было заметно, вырезаны позже: быть может, это было сделано по приказанию графа Йозефа? ибо надпись очень сообразна с его характером.

За статуею, по левую и правую сторону навеса, висели ружья, сабли, пистолеты, кинжалы, железная булава и два небольших древка, одно наверху с полумесяцем, а другое — с рыбой. Это были трофеи предков графа, отнятые у врагов. Граф Йозеф, с правой стороны, подле древка с полумесяцем, которое, может быть, некогда служило турецкому или татарскому полчищу знаменем, повесил огромную голову медведя, искусно сохранённую, и ружье, которым он убил этого лесного князя; под головою на стене, вырезал на латинском языке надпись: «Убивать медведей, волков и лисиц столько же трудно и славно, как побеждать турков, татар и казаков»...

Железные стулья с вычурными высокими узористыми спинками стояли у стен вокруг залы; чёрные кожаные подушки их по бокам были обиты медными гвоздями 0 круглыми шляпками. Двери и подоконные доски — с выпуклыми резными изображениями различных битв, пиршеств, охоты, победителями или торжествующими героями представлены предки графа, это легко можно узнать по сходству лиц резных изображений с бюстами.

В растворенные двери залы виднелись другие комнаты. также богато убранные.

Граф Замбуеш сидел у окна и курил файку: коротенький чёрный мундштучок с пенковою трубкою, оправленною в серебро. На нём был малинового бархата кунтуш, на голове — небольшая турецкая феска.

В залу вошёл Кржембицкий, короткий приятель графа, у которого пан жил несколько недель сряду.

— Что то за красавица у тебя, граф! — сказал пан Кржембицкий.

— То есть, не понимаю?

— Я говорю, что то за красавица твоя панна Юлия, диявол возьми меня, если я видел лучше и милее её девицу на свете.

— Где ты её видел?

— Сейчас в саду, как маленькая птичка, с цветка на цветок перепрыгивала.

— А то пан Кржембицкий, ещё я не знал, что у тебя горячее сердце; о то не худо и под старость!

— Этому лучший пример ты сам, граф!

Граф, довольный ответом Кржембицкого, захохотал во всё горло.

— Ну, я отдам тебе Юлию, что ты мне дашь?

— Если бы ты, граф Замбеуш, был диявол, я бы тебе и души своей не пожалел за Юлию, а как ты знатный граф и известный в целой Польше охотник, то я не знаю, что тебе дать!

— Я готов помириться с тобою на паре добрых борзых, пане Кржембицкий! — граф захохотал.

— И две пары достану первейших гончих.

— Сейчас явится сюда Юлия, посмотрим-ка, пане Кржембицкий, как бьётся у тебя сердце!

Граф захлопал в ладоши и в залу вбежал небольшой молоденький негр с отрезанными ушами и носом; он был весь одет в красном.

— Сейчас чтоб была здесь папка Юлия!

Негр исчез.

— Я не терплю проклятой девчонки казацкой веры... и с матерью с утра до вечера читает да читает святые книги; я добре диявольское племя мучил и всё делал, но нет, ничто не помогает; мать из гетманщины, то от детей добра не будет.

— Ты, граф, не любишь казаков, а они храбрые воины.

— С бабами, первейший народ в мире по храбрости, а с поляками на войне то первейшие трусы, и я с моими охотниками и собаками целую гетманщину завоюю, диявол возьми меня, — правда!..

— Правда, граф, но в таком только случае, когда я буду полковником в твоём войске; а без меня ты завоюешь одних баб, казаки будут догонять тебя и, разбивши собачье войско твоё, отнимут добычу, и ты ни с чем возвратишься в замок!..

— Пожалуй, я дам тебе чин генерала в моём собачьем войске!

— О то добре, пане, целый свет завоюем!

Негр явился в комнату Юлии; она с матерью о чём-то разговаривала.

Вся комната их была уставлена образами; и перед образом Пречистой Девы горела лампада; в углу стоял аналой, на нём лежал раскрытый молитвенник.

— Панна Юлия, тотчас иди к графу, он в зале!

— Зачем это, не увидал ли он меня, когда я была в саду? — спросила Юлия и сначала покраснела, потом побледнела и не знала, что ей делать. Наскоро поправила она рассыпавшиеся волосы, перевила их свежими зелёными листьями барвинка и побежала вслед за негром.

— Ну, что скажешь, пан Кржембицкий? — спросил граф, когда Юлия, потупив глаза, остановилась перед ним.

— Что ж мне сказать: панна Юлия так хороша собой, что нет лучше её в мире.

На глазах Юлии навернулись слёзы.

— Прочь, прочь, проклятое адское существо, прочь отсюда, чтобы и духа твоего не было слышно; а то сейчас вот на том дереве повешу! — закричал Замбеуш и застучал ногами об пол.

Юлия опрометью убежала.

— Не могу равнодушно смотреть, пане Кржембицкий, на это диявольское существо, когда вспомню, как она воспитана матерью: живая до Бога лезет; диявол возьми, — пару добрых собак достань, и бери её; а не то так я затравлю её собаками, а мать непременно повешу.

На другой день утром мать и дочь выбежали в сад и, осмотревшись во все стороны, поспешно побежали по просади к воротам, у которых по обыкновению стоял старик-нищий; увидев бегущих, старик поднял котомку, взял палку и пошёл в сад вместе с Анною и Юлиего; перебежав через лужайку, они скрылись в лесу; и часа через два, не ранее, возвратились домой. На следующее утро то же самое; нередко старик-нищий приходил и вечером, и всегда мать и Юлия встречали его, подавали ему милостыню. Графские гайдуки, а более всего женщины, стали замечать эти встречи, подозревали Юлию и мать её в каких-то тайных замыслах; но то были одни неверные догадки, и только.

Две невольницы графа видели, прогуливаясь утром в саду, когда нищий пошёл вместе с Юлией в лес, сел с нею на пригорке и долго, долго говорил ей что-то с жаром, указывая часто на небо, и прикладывая руку к сердцу.

Были и такие, в числе женщин, подсматривавших за Юлией, которые доказывали, что старик — отец Юлии; некоторые говорили, что это колдун, который гадает Юлии о будущей судьбе её, и сами желали сблизиться с ним. Было много толков, но истины не было нисколько. Между тем женские языки нередко лепетали графу о таком отношении Юлии и её матери к старику, и граф приказал строго присматривать за ними и узнать, что за человек нищий.