Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Боярин Василий, которого снаряжали в дорогу, без особой радости воспринял высокое доверие Гюргия. Путь был далёкий и неспокойный, через густые леса, широкие реки, непроходимые болота, поэтому боярин Василий проклинал жизнь и день рождения своего.

- Чего ради дом свой покидаю, - сетовал боярин, - и ради кого в путь сей горький шествую. От кого же, опять-таки, честь приму: не послан ни к князю, ни к иному какому вельможе. Что скажу или что возглаголю к той корсте каменной и кто мне ответит? И кто не посмеётся моему безумному приходу?

Не следует думать, будто тысяцкий выбрал самого худшего боярина: все они были одинаковы. Поэтому Гюргий вельми возрадовался, когда предстал пред ним Петрило, человек, судя по его поступку, преданный князю всем сердцем своим. И вот тогда и послали Петрилу вместе с боярином Василием в Киев, и Петрило, собственно, должен был оберегать товар от татей и грабителей, отвечать и за серебро-золото, и за жизнь людей.

Боярина Василия мало утешало появление Петрилы. Он приговаривал уже и отправившись в путь:

- Зачем наш князь задумал такое богатство погубить? И какая мзда будет ему, когда гроб мёртвого окуют? Неправедно добытое неправедно и затрачено будет.

Нарекания боярина натолкнули, видно, Петрилу на мысль малость урвать из того, что должен бы оберегать от нападений и ограблений. По дороге подохли у них кони. Петрило подговорил Василия взять часть серебра для покупки новых коней и на потребу людям, крайне изнурённым трудной дорогой. Потом напали на товар тати, ободрали на всех порты, забрали почти всё серебро и золото, куда-то исчез и Петрило. Появился он лишь перед Черниговом, напоил боярина, уговаривая того, что всё загладится как-нибудь по прибытии в Киев. Боярин сел на коня, но упал и разбился так, что не годен был рукой пошевелить. Петрило уложил его в насад и по Десне и Днепру привёз в Киев. Когда стояли на Почайне, приехал туда князь Юрий, который уже был в Киеве с дружиной, увидел Петрилу и вельми удивился такой встрече; когда ж его бывший дружинник, печально поглядывая на князя, рассказал о злоключениях, испытанных ими с боярином Василием, Долгорукий опечалился и начал думать, как помочь боярину, так пострадавшему не по своей вине и, можно сказать, ради преданности своей. Тут Петрило умело подбросил князю свою собственную выдумку про сон, который якобы пригрезился боярину, когда везли его по Десне. Так, будто явился ему во сне сам блаженный Феодосий и сказал: "Не печалься и не плачь, сын мой. Вели, когда приплывёшь в Киев, чтобы внесли тебя в Печерский монастырь, в церковь Богородицы, и положили на мою раку. К утру проснёшься здоровым и обрящешь растерянное тобой серебро и злато".

- Сон вещий, - сказал Долгорукий. - Так надобно и сделать.

Боярина повезли в монастырь, чтобы поспал он на холодной каменной корсте, которую так ревностно проклинал всю дорогу, а князь Юрий дал игумену 500 гривен серебра и 100 гривен золота, покрывая этим всё, что стряслось где-то в таинственных пущах.

Приложил ли руку к этому серебру и злату Петрило, или урвал лишь малую толику, или же заграбастал всё, - никто не знает об этом и поныне. Долгорукий не стал расследовать, ибо всё равно ничего не узнал бы. Зато был теперь уверен, что в Киеве у него преданный человек, и человек этот Петрило.

Дулеб сказал Юрию, что знает Петрилу, что должен был даже обедать у него, но не смог, потому как торопился сюда, в Суздальскую землю. Поэтому ничего определённого о восьминнике сказать не может, собственно, и видел его лишь на обеде у воеводы Войтишича и не говорил с ним как следует. Кажется, что-то у них там случилось с Иваницей, но и это значения иметь не может.

- Иваницу твоего слушать не буду, - нахмурился Долгорукий. - Что же касаемо Петрилы, это человек мой. Войтишич юлил перед всеми князьями. Человек нетвёрдый и коварный. Петриле к нему вряд ли и следовало бы захаживать. Но, видать, заманил чем-то.

- Про тот обед должен бы я тебе рассказать подробнее, княже.

- Про обед рассказывать следовало бы за обедом, а не на морозе, да после такой ночи, какая у нас сегодня была. Да и потом, что такое обед? Человек обедает всю жизнь, ест, пьёт, поёт, похваляется. Дело же делается не за обедом.

- Но за столом часто договариваются о том или ином.

- Про что же договаривался с Войтишичем?

- Стыдно сказать, княже, но обманули меня в Киеве, зазвав к Войтишичу и подстроив так, что я сам натолкнулся на мысль обвинить в убийстве именно тебя.

- Говорено обо мне? При Петриле? И он промолчал? Не защитил от наговора?

- Не упоминалось даже имя твоё. И про Суздальскую землю ничего не было говорено. Уже через несколько дней прибежала девка Емца, привела какого-то оборванца, и тот поклялся, что слыхал от Сильки и Кузьмы, будто бегут они в Суздальскую землю к князю Долгой Руке. Тогда я и вознамерился поехать к тебе. Подумал: найду сих людей возле тебя - ты виновен. Отдалены будут от тебя - спрятаны или уничтожены, - тоже можешь быть виновен.

- Ты, как тот римский император, который велел причислить свою, умершую сестру к сонму богинь и объявил, что казнит каждого, кто не будет оплакивать его сестру, и покарает смертью каждого, кто будет убиваться над той, которая стала бессмертной.

- Я всего лишь лекарь. Князь Изяслав послал меня на это необычное дело, которое казалось вроде бы совсем простым, а вышло запутанным безмерно. Сам я себя запутал ещё больше, отправившись в этот дальний путь, разыскивая мнимых убийц возле тебя.

- А тут ни по-твоему, ни по-моему. Один, как видишь, у князя Андрея, другой - у князя Ивана.

- Оба князя под твоей рукой, это ничего не значит.

- Увидишь князя Ивана и поймёшь, под чьей рукой сей человек. Вацьо, песню!

И дружина, хоть утомлённая и изнурённая, но молодая и бодрая возле такого князя, который ценил умение каждого из них и непоколебимый дух, плотнее сгрудилась, словно бы готовясь к бою, и Вацьо в новых княжеских сапогах, которые растаптывал для Долгорукого перед встречей с князем Иваном, а то, быть может, и для самого Киева, сразу же начал: "Ой, ты, пiченко, вечiр гориш - i не выгориш. Ой ти, дiвчина, вечiр сидиш - i не заплачеш".

"Ой, плачу я, та не чутно", - подхватила дружина, и хотя слова были грустные, но песня звучала весело, запеваемая сильными молодыми голосами, и князь тоже гудел над ухом у Дулеба: "За скрипками та за бубнами".

После бесплодных земель боярина Кислички они попали в озёрный край. И хотя сами озера едва угадывались подо льдом и снегами, но глаз, уставший от созерцания искалеченных лесов и ободранных жилищ, отдыхал теперь на спокойных раздольях, радуясь прозрачности берёзовых рощ, живописным пятнам зелёных боров, спокойному небу над этим погруженным в тишину и спокойствие краем.