Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Но кто сказал, что надежды суждены лишь князю? И если бы взять всех тех людей, которые пришли под Переяслав с Долгоруким, от знатнейших князей и воевод до простых воинов, от высокородных дружинников до диких половцев, от непоколебимых в битвах, поседевших в походах мужей до суздальских жён, которые с тревогой ожидали в обозах позади войска, чем закончится великий поход Юрия, а следовательно, и их поход, то надежд было бы ещё больше, чем самих людей, ибо у каждого нашлись бы надежды явные, открытые, а также стыдливо или же зловеще скрытые, были бы надежды дерзкие, часто грубые, безжалостные, а рядом с ними - несмелые, иногда и просто смешные.

Наверное, смешным казался и тот дружинник Юрия, который послужил причиной для начала рати между полками Изяслава и Долгорукого, смешным до боли и отчаянья. Уже три года искал он смерти и не находил. Три года терпел глумление над собой, забыл собственное имя Вырывец, ибо прозвали его Вырвикишкой с тех пор, как вражеская стрела прилетела и оборвала то, что необходимо мужчине, и он возвратился к своей молодой и пригожей жене Оляндре неведомо зачем, потому что перед богом вроде бы и оставался мужем Оляндры, а удержать её возле себя не имел возможности. Оляндра пошла по рукам, изменяла Вырывцу не таясь, смеялась вместе со всеми, как и все, называла мужа Вырвикишкой, а для того, чтобы ещё больше поиздеваться над ним, настояла, чтобы он взял её с собою в Киев, хотя и знал Вырывец, что берет жену не для себя, а для других.

Оляндра сидела в товарах, бесстыдно приманивала к себе молодых мужчин, а вдобавок ещё и распускала всякую клевету на собственного мужа.

Вырвикишка не слыхал Оляндриных небылиц, но ему пересказывали их, изрядно добавив от себя о прелюбодействах Оляндры, а ему нечем было ответить, разве что собственной смертью, но смерть сама не приходила, он мог бы найти её лишь в битве, однако и тут получалось так, что у странного этого князя Юрия вряд ли можно дождаться битвы.

Вырвикишке помог Изяслав, перейдя Трубеж и приблизив свои полки к полкам Долгорукого. Казалось - вот и начнётся настоящее, ради чего они пришли сюда из далёкого края, шли много месяцев, выстаивали, собирали силу, мокли под дождями, жарились под солнцем, доедали последние свои запасы, взятые ещё из Суздаля, шли сильные тем диким восторгом, который охватывает люд, собранный вместе. Но битвы не было. Долгорукий сдерживал свои полки, Изяслав же при всей своей наглой запальчивости тоже не отваживался напасть первым.

И вот тогда Вырвикишка на глазах у всех вырвался из рядов дружины Юрия верхом на своём вороном коне, сам чёрный, как и его конь, и вельми с виду грозный; он выскочил внезапно, вылетел вперёд, сбив с толку дружинников, рядом с которыми смирно и терпеливо стоял столько дней, и изо всех сил погнал коня прямо на дружину Изяслава.

Ясное дело, всякое могло случиться с человеком от долгого стояния на солнце: мог просто ошалеть, могло опротиветь ему всё на свете, а может, неожиданно для самого себя вознамерился перекинуться к врагу. Однако последнее предположение сразу отпало, потому что Вырвикишка, проскакав малость, достал из ножен меч и неистово замахал им над головой, словно хотел своим оружием напугать киевскую дружину или же, быть может, вызывал охотника сойтись на поединок, как это заведено было среди богатырского воинства.

Как бы там ни было, этот бестолковый дружинник разбивал мирные намерения Юрия, поэтому Долгорукий немедля крикнул своим воинам:

- Вернуть болвана!

За Вырвикишкой, откровенно посмеиваясь, бросились его товарищи, стража Изяслава всполошилась, крикнула "Рать!", в киевском стане ряды дрогнули, сломались, полки двинулись вперёд, и в печальном свисте стрел несчастный Вырвикишка легко нашёл то, чего искал и жаждал вот уже длительное время: вечный покой.

Долгорукому тоже пришлось выводить свои полки супротив Изяслава, но суздальский князь ещё и теперь не хотел кровопролития, ещё верил, что достаточно лишь показать силу, а не применять её; дружинники, гнавшиеся за Вырвикишкой, возвратились назад, один лежал мёртвым между полками, больше, казалось, не было охочих умирать, и так вот снова закончился день, и Юрий велел отходить назад, к обозам, где держал берладников, остерегаясь выпускать это неудержимое войско вперёд, чтобы оно преждевременно не наделало беды.

Ничто не действует так ободряюще, как бегство противника. Тогда одним хочется возвратиться на отдых, а другим, более предприимчивым и неудержимым в схватке, охота погнаться за врагом, ибо каждый поворот плеча они считают бегством. Изяслав не принадлежал к спокойным и рассудительным. Отступать ему было некуда, потому что позади ждали его четыре Николы, всё ненасытное боярство киевское, а впереди была слава и власть, которую он добудет ещё раз, показав перед всеми превосходство своё теперь уже над своим могущественнейшим врагом.

И в сумерках, между кудрявыми вербами, по зелёным сочным травам повёл Изяслав свои полки следом за Долгоруким, так что тому пришлось возвращаться назад и снова останавливаться насупротив киевской силы. Он поставил сыновей по правую руку, Ольговичей - по левую, половцы блуждали вокруг, неуловимые, будто степные чуткие звери, берладники где-то залегли за обозами, на киевской стороне никто ещё и не ведал о них, всё это наполняло покоем не только сердце князя Юрия, но и всех его воинов, потому и дождались они рассвета, когда началась битва и падало множество убитых с обеих сторон, и так страшно было смотреть, как на конец света. Так записал Пётр Бориславович.

Силька, испуганно метавшийся на коне позади полков Долгорукого, со временем запишет об этом утре, озарённом августовским неистово-пронзительным солнцем, которое взошло над переяславскими дубравами: "Был там стон и крик великий, и голоса неведомые, и можно было видеть ломание копий и слышать стук оружия, а от сильной пыли не различая ни конного, ни пешего, и так бились крепко…"

Быть может, это в первый и в последний раз на долгом своём веку пришлось Долгорукому очутиться среди сечи, рубился он рядом со своими дружинниками яростно и мужественно, бились по правую руку от него сыновья, терзали половцы поршанские полки чёрных клобуков, и поршане не выдержали и первыми побежали с поля битвы, ибо им не за что было биться, от Изяслава не ждали ничего, пришли сюда, лишь гонимые озлоблением против половцев, но победить степняков не могли здесь, потому-то и бросились врассыпную, ибо позор от бегства был не их, это был позор князя, натравившего друг на друга два бедных народа, которым надлежало бы жить между собой в мире и согласии, ибо пришли на эту землю из тех же самых пустынь и, быть может, одна и та же кровь текла в их жилах.