Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

- Но Елена нынче открыто держит при себе Овчину.

- Верно, но это теперь, а ты злословишь о прошлом, точнее, о прошлых слухах. Ты, видимо, не совсем понял меня, когда я говорил, что Иван, племянник наш, может не дожить до пятнадцатилетия. Как родится сын у Елены от Овчины, тогда - свершится зло. Заруби это себе на носу, опекая Ивана. Пусть даже он сын Овчины. Тебе, как и мне, ведомо о крови великого князя Владимира в жилах Овчины, стало быть, Иван - вполне законный наследник. Владимировичи останутся на российском троне. Его не захватят Глинские, посадив на него брата Елены.

- Овчина-Телепнев, сделав свое дело, наверняка почиет в Возе. Неожиданно. За час до смерти находясь в полном здравии.

До полуночи братья вели подобные разговоры. Князь Юрий вроде бы убедил своего младшего брата остаться в стороне от надвигающихся страшных событий, и все же Андрей Старицкий перед уходом посоветовал:

- Уезжай в Дмитров. Дружина у тебя крепкая, многие князья и бояре переметнутся к тебе. Не посмеет тогда Елена тебя тронуть. А в удобное время я тоже примкну к тебе. По твоему слову.

- Нет! Я никогда не желал трона. Я был противником Василию только ради процветания нашего рода. И сейчас не тянусь к трону. Я верен присяге государю Ивану Васильевичу и останусь верным до конца дней своих. Бегство же мое в Дмитров оживит молву о моей несуществующей крамоле. Даже те, кто верит в честность мою, может усомниться в ней. Я остаюсь. Ради чести рода нашего.

- Окует тебя Елена.

- Не окует без решения Думы. Мы же с тобой - верховники. А Думе я скажу без лукавства: я верен присяге. Верховники, надеюсь, поддержат меня.

Не предвидел он дальнейших действий Овчины-Телепнева и вдовствующей царицы, не мог даже представить, какую скоморошину они разыграют.

Елена вошла в Золотой тронный зал, где уже томились в ожидании царицы и ее соправителя бояре Верховной думы. У Елены глаза заплаканы, сама она словно тряпка, которую только что полоскали в студеной речке. Скукоженная вся. Села на трон вроде бы через силу, опустошенно как-то. Князь Овчина-Телепнев встал у трона с решительным видом, готовый кинуться в драку, защищая свою царицу, на которую могут налететь коршунами ее недруги, а она, беззащитная, не сладит с ними по женской слабости своей.

Овчина-Телепнев время от времени окидывал суровым взором лавки с верховными боярами, не останавливая особого внимания ни на ком, но каждый из бояр невольно опускал очи долу, хотя все поняли уже, чего ради им велено собраться в неурочное время.

Вот Елена, глубоко вздохнув, заговорила плаксивым голосом:

- Мне доносят, будто князь Юрий Дмитровский затеял заговор ради захвата трона. Но вы же ведаете, что супруг мой покойный поручил сына мне до его пятнадцатилетия. И державу. Вас же, определенных им в Верховную думу, он просил быть едиными, как одна семья, в пособлении мне, слабой женщине, не весьма искушенной в державных делах. Вот я и прошу вас, верховные бояре, рассудите крамолу брата покойного государя.

Не успела она тяжко вздохнуть после этих слов, как князь Овчина-Телепнев грозным голосом не спросил - приказал:

- Поведай, князь Юрий Дмитровский, Думе о пакостных делах своих!

- Остепенись, князь Овчина, - спокойно, даже не поднявшись с лавки, заговорил Юрий Иванович. - Тебе ли повелевать мною? Кто ты? Случаем возвышенный. Кто я? Данилович!

- Оттого и хочешь трона?

- Нет. Я приехал закрыть очи брату своему. Я целовал крест наследнику Ивану Васильевичу и не намерен нарушать священную клятву!

- Ты, оправдываясь, клевещешь на себя.

- Это ты, Овчина, клевещешь на меня. Ты сеешь смуту, чтобы удержаться у трона, а то и завладеть им.

Побагровев, князь Овчина-Телепнев хлопнул в ладоши, и в Золотой тронный зал ввалилось десятка три детей боярских и кузнец Казенного дома с оковами в руках.

- Верховная дума единодушно определила: князь Юрий Дмитровский виновен в крамоле!

Никто из верховников не раскрыл рта. Все испуганно молчали. Они-то предполагали, что у каждого из них спросят, каково их мнение, виновен ли князь Юрий Иванович или не виновен, получилось же вон как. Страшно вышло. До жути страшно. Каждому за себя страшно. Вон куда поперла злая красавица латынянка?!

Князь Юрий успел шепнуть младшему брату:

- Крепись. Рода нашего ради.

Юрия Ивановича оковали тут же, в тронном зале, и увели, а Елена, распрямившись, приняв гордую осанку, поблагодарила верховников:

- Тебе, князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, низко кланяюсь за великую поддержку слабой женщины. И вам, бояре Верховной думы, мой низкий поклон. Выходит, не одинокая я и всеми забытая. Теперь я в дружной семье державных мужей. Надеюсь, что и впредь вы станете служить мне верой и правдой и в купе с князем Овчиной-Телепневым, кого я определяю главенствовать в Верховной думе, решать дела державные с разумностью, по чести и совести.

Едва князь Андрей Старицкий сдержался. Да и не одолел бы он себя, не звучи набатно в его ушах прощальный шепоток брата, наказ его крепиться ради рода Даниловичей. Выплеснуть бы все, о чем он думал, что чувствовал, в лицо царице, в наглую морду Овчины-Телепнева, и чем черт не шутит, пока Бог спит: взбодрятся верховники. Взбунтуются.

Но сцепил зубы Андрей Старицкий, и только пышная русая его борода скрывала твердые жгуты на скулах.

Вся жизнь текла теперь перед мысленным взором князя Андрея, пока он понуро шагал к своему теремному дворцу. Бесцветной она виделась ему. Все время жил в угоду чужой мысли, чужого счастья, чужого спокойствия. Даже ради этого ссорился с родными братьями, с княгиней Ефросинией, ладой своей. «Одно слово - последыш. Обижался на прозвище, а зря».

Теперь он - один. В ответе за свой род. За сына своего Владимира, за племянника, пусть даже нагулянного, но признанного Василием своим сыном. Нет больше у него поводырей. Все решать самому.

Домой, где ждут его упреки жены, тоже не спешилось, но тут он ошибся - Ефросиния прижалась к нему, едва сдерживая слезы, известила:

- Юрия посадили не в подземелье, а в палату, где уморен был в заточении великий князь Дмитрий. Выходит, и Юрию такой же крест выпал.

- О, развратница латынянка!

- Предвижу. Скоро твоя очередь. За тобой Владимир наш. И меня - в монастырь. Давай уедем в Старицу. Там, может, сохраним себя. До лучшего времени. А оно наступит, верю я в это.

- Нет, - твердо заявил князь, гладя по плечу прижавшуюся супругу. - Нет! Я стану бороться за честь брата! За честь рода!

Княгиня Ефросиния отстранилась и с удивлением, в котором чувствовалась даже гордость, посмотрела на супруга.

- Первый раз слышу от тебя слова гордого мужа. Я всей душой с тобой. Если же постигнет тебя недоля, я разделю ее без страха. Не унижу я вашего, - поправилась, - нашего царствующего рода.