Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

Князя Михаила Глинского встревожило такое повеление: отчего не ему, будущему удельному князю Смоленскому, приводить к присяге смолян? Порывался спросить об этом царя, но тот ни на минуту не оставался без окружения воевод и бояр.

«Может, так даже лучше. Там, в Смоленске, неожиданно для всех, объявит свою волю», - решил Глинский.

Известили царя, что горожане присягнули все до единого. Присягнула даже часть шляхтичей, это и неудивительно, ведь у некоторых имения в Смоленской земле. Только жолнеры упрямо твердили:

- Нет. Мы не хотим изменить своему королю. Мы ему присягали.

- Что же, верность присяге не осудительна, а похвальна, - оценил Василий Иванович отказ жолнеров и повелел казначею:

- Всем, кто не пожелал мне служить, выдать по рублю, - подумав немного, добавил: - Кто из шляхтичей присягнул, тем по два рубля.

Вроде бы можно входить в город, признавший его единовластным царем, но Василий Иванович на всякий случай поосторожничал, велев Щене вывести оттуда всех жолнеров, не согласившихся служить России.

Еще один день прошел в хлопотах: проводили с миром, как и обещал Василий Иванович, верных Сигизмунду ратников. Не задержали даже Юрия Сологуба, хотя князь Михаил Глинский пытался втолковать воеводе, что у Сигизмунда ждет его лютая смерть. Не внял Сологуб доброму совету, оттого спустя некоторое время и потерял голову на ратушной площади в Вильно.

К исходу дня подготовили воеводский дворец, бывший некогда дворцом князя Мономаха и его потомков, к приему царя. Священники православных церквей готовились к торжественным молебнам. Прихожане едва ли не вылизывали храмы, начистили до золотого блеска медные колокола на звонницах. Все спорилось. Радость царила в городе, избежавшем разорения и оказавшемся снова в единой российской семье.

Когда о том, что город готов к встрече царя всей России, известили Василия Ивановича, он сказал окончательное слово:

- Въезд завтра утром.

Ранним утром смоляне высыпали из главных ворот встречать своего царя. Впереди, как к этому уже приучили пастыри рабов Божьих, церковный клир. Епископ держит животворящий крест, рядом с епископом - пара служек. Один с серебряным ведерком, наполненным святой водой, освященной днепровской, второй - со священной метелочкой, которой надлежит окроплять победителей и в первую очередь самого царя.

Василий Иванович не сел на коня, которого ему подвели:

- Войдем в город пеши. У руки моей - братья Юрий с Дмитрием, воевода Щеня, князь Шуйский, кому наместничать в Смоленске, остальные - по ратному чину их.

Вот так и остался князь Глинский во втором ряду, вместе с остальными первыми воеводами полков - такого он никак не ожидал.

Резанули по сердцу и слова царя о наместнике: «Что, при мне, удельном князе, - наместник?! Где такое видано?!»

Глинский еще надеялся, что царь объявит его удельным князем Смоленска. Но время шло, а никакого намека на желание исполнить клятвенный ряд тот не выказывал, да и князя вроде бы не замечал, во всяком случае (и это Глинскому хорошо стало видно) избегал уединения с ним.

Вот царь после молебна в храме Пресвятой Богородицы направился к древнему дворцу Владимировичей, ветви Мономаха, и сел на троне. Гордый, уже не скрывающий своего довольства. Вон он - решительный момент для Михаила Глинского: «Сейчас объявит».

Увы, государь повторил сказанное прежде еще у своего шатра:

- Не трогая уставы, оставленные вам Витовтом, Александром и Сигизмундом, даю вам наместника своего в Смоленске князя Шуйского. До возвращения в Москву определю наместников и во все меньшие города.

Рассыпал Василий Иванович милости свои очень щедро, без скаредности одаривал знатных горожан, затем позвал всех на торжественный пир.

Радость царила всеобщая, у иных хотя и показная, вот только князь Михаил Глинский был не в состоянии изображать довольство на своем лице. Тоскливо было на душе у него, необоримо тоскливо. Только одна мысль беспрепятственно терзала: «Обман?! Как можно?!» Одно желание владело всеми его поступками: остаться с царем Василием Ивановичем наедине. Удалось это ближе к полуночи, когда окончилось веселое пирование.

- Ты, государь, клялся крестоцелованием объявить о моем смоленском княжении всенародно, если положу я к твоим ногам Смоленск. Я исполнил свое, а ты, похоже, намерен нарушить клятвенный ряд? - сказал с упреком Глинский.

- Чем ты, князь Михаил, не доволен? Ты - ближайший мой советник. Одарен уделом с двумя богатыми городами. Тебе остается одно: служить мне честно. А Смоленск я взял не для того, чтобы тут же отдать в чужие руки. Продолжим сей разговор в Кремле. Теперь лее не время глаголить, еще рано вкладывать меч в ножны. Веди свой полк к Орше и присоедини ту крепость к России. Такова моя воля.

Князь Михаил Глинский не мог разобраться в своих чувствах, не понимал, то ли он страшно зол на Василия Ивановича за бессовестный обман, то ли возмущен совершенно незаслуженным оскорблением. Покинуть Польшу, где у него была родовая вотчина и несколько имений, его просто вынудили. Он не переметчик, к которому можно относиться с подозрительностью, и сделал все, что зависело от него, дабы вернуть уважение Сигизмунда к себе, но король не оценил этого.

Собственно говоря, изживать его начали еще при Александре. Чем старательней Глинский служил, чем громче одерживал победы над татарами и над русскими, тем подозрительнее к нему относились ясновельможные. Они и Александра настраивали против него, внушая королю, что маршалка будто бы рвется к трону. Однако Александр верил ему и верно поступал: он никогда не думал о захвате трона. Даже когда появилась такая возможность, когда так близок был королевский трон, он не решился на его захват. Шевельни он только пальцем, и гвардия, ему подчиненная и его боготворившая, смела бы все препятствия, тогда уж Сигизмунду не видать бы трона как своих ушей.

Глинский вспомнил о Киеве, где он тоже намеревался все сделать по чести и совести, причем не ради единоличной власти. Он, вернув Киевскому княжеству прежнее величие, смог бы показать, на что способен. Отделяться же от Речи Посполитой он не собирался, даже в Уме такого не держал. Да и со Смоленском у него были связаны самые благие намерения. Не собирался он отделать Смоленское княжество от Москвы, чтобы сделать самостоятельным, а хотел создать мощный заслон и от польско-литовской алчности, и от разбойных налетов крымцев и ордынцев.

Виной всему тому - алчность. Освободилась Россия от ига, вот тут бы соседям вернуть прежде отбитое у ордынцев, так нет, не захотелось расставаться с богатыми землями. Лучшим посчитали называть их своими. Так и началась вражда между славянами-соседями, которая переросла в жестокую кровавую войну. Причем обе стороны использовали в этой войне ордынцев с крымцами, обогащая их, пестуя наглость и поощряя разбойный образ жизни.