Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

С собой на осмотр места будущего боя Михаил Глинский взял лишь дюжину стремянных.

Но такого не бывает, чтобы без своих соратников-воевод осматривал военачальник крепостные стены перед штурмом. Высокое самомнение? Полное пренебрежение к мнению своих помощников? Конечно, может быть и то, и другое, однако второй воевода, а именно он исполнял поручение тайного дьяка не спускать глаз с князя, заподозрил неладное и сразу же о странном поведении Глинского дал знать подьячему.

Две дороги в сторону Польши вели от Орши: одна, круто беря на север, вливалась в Минский шлях, другая, менее езженная, шла на городишко Барань, а через него - на село Коханово, за которым тоже вливалась в Минский шлях. В том, что на Минск будет держать путь Глинский, никаких сомнений нет, но вот по какой дороге?

Лазутчики, посланные подьячим на многие версты в сторону Минска по всем весям и городкам, доносили, что в сельце Коханово шляхетский отряд остановился явно в ожидании какой-то команды, но подьячий не вдруг раскусил, отчего этот крупный отряд медлит, а не спешит к Орше, чтобы беспокоить осадивших город. Лишь по подсказке второго воеводы он понял: отряд ждет Глинского.

- Стало быть, князь поедет через Барань, - сделал вывод подьячий.

- Совершенно уверен? - спросил командир засадного отряда подьячего. - А если все же сразу направится на Минский шлях? Не лучше ли нам разделиться? Я устрою засаду там, где мы прежде намечали, ты - на полпути к Коханово. Сил вполне хватит.

- Согласен. Если захватишь его, сразу же пошли ко мне гонца, а сам увози князя за Днепр.

- Ясное дело. Не ждать же, когда отобьют. Места для обеих засад были определены заранее верстах в десяти от Орши, чтобы лишить Глинского всякой возможности в случае чего сослаться на то, что он выбирал, где сосредоточить резерв.

Ждать пришлось долго. Подьячий (а он был уверен, что Глинский поедет по дороге на Коханово) указал сотнику и десятникам, что действовать надо так, чтобы прошло задержание бескровно, но не сообщил, кого предстоит взять под стражу. Он сказал только одно:

- Важно не кого, а как, - поучал подьячий. - Воля государя для нас такая: во что бы то ни стало перехватить переметчика. А чтобы никаких помех не возникло, с помощью повозок, скрытых за поворотом, отсечем стремянных, которые его сопровождают. Об одном хочу предупредить: зевнет кто-то один, бедой все может обернуться для других.

Еще и еще раз он объяснял каждому десятнику место его десятки, по какому знаку и что она должна быстро и точно сделать.

- А если он сумеет вырваться? Ведь чем черт не шутит, - спросил один из десятников, когда подьячий посчитал, что дал уже достаточно указаний.

- Ишь ты! Резонно. Поставим там, где теперь повозки, пару десятков. Знак им - выстрел из рушницы. Тогда их дело - встретить.

Не сразу Михаил Глинский направил коня на дорогу в Коханово, долго продолжал пускать пыль в глаза, объезжая станы, часто останавливаясь, словно что-то прикидывая, о чем-то размышляя. Но вот наконец и развилка. Придержал князь повод своего аргамака, раздумывая, куда повернуть. И туда хорошо, и сюда, но на Барань лучше: дорога глухая, встречных, кто может догадаться о том, куда направляется отряд, мало, да и путь до Коханово короче. Самое же главное: дорога лесистая, и в случае чего можно скрыться в чаще.

Пустил князь коня на дорогу, ведущую в Барань. Медленным шагом, чтобы не вызвать подозрения. Хотя, какое там подозрение. Мало ли для чего первому воеводе понадобилось свернуть на лесистую дорогу? Может быть, подобрать место для здслона на случай подхода к Орше шляхетского войска или договориться с жителями Барани, чтобы помогли они ладить лестницы, щиты и туры. Только второй воевода особого полка довольно потирал руки: «Верно я разгадал лисий ход князя-предателя, предупредив подьячего. Быть мне теперь первым воеводой. Заслужил!»

Тем временем Михаил Глинский доехал до леса, подобрал поводья и пустил коня размашистой рысью, но версты через три перешел на шаг. Князь не думал о возможной погоне воеводы, тысяцкие и сотники еще долго будут ожидать его возвращения, ни о чем не догадываясь, не думая тем более и о возможной засаде, дозорных не посылал. Ехал он совершенно спокойно, предвкушая скорую встречу с королевскими гвардейцами, которые наверняка помнят его и встретят с радостью, как бывшего любимого воеводу.

Тайный же подьячий, наоборот, сам был напряжен до предела и не давал расслабляться никому из ратников засадного отряда. Смотрящих за дорогой наблюдателей, которым он выбрал место под еловыми густыми лапами у самых обочин, подьячий менял часто, заботясь, чтобы не устали их глаза от долгого и напряженного глядения на дорогу и не прозевали бы они нужного момента.

Четырежды уже сменили наблюдателей, а дорога все пуста и пуста. Подготовлена пятая смена, но тут - доклад:

- Едут. Воевода сам-один впереди. Стремянные приотстали.

- Отменно. Легче отсекать.

Тут же застрекотала сорока - сигнал тем, кто стоит за поворотом дороги, у повозок, которым надлежит ехать навстречу беглецу и оказаться возле него в тот момент, когда он будет находиться как раз напротив засады.

Вот и повозки с возницами на облучках. Глинский придержал было коня, но тут же успокоился: обычные с виду крестьяне, везут что-то в Оршу на продажу, не ведают, наверное, что она в осаде. Тому, что поклажа покрыта пологом, князь не придал значения.

- Слава Богу, - перекрестился подьячий, - не насторожился.

Применить повозки при захвате Глинского предложил сам подьячий, хотя его отговаривали, причем весьма настойчиво:

- Риск очень большой. Заподозрит переметчик неладное, повернет к своему полку. Кусать локти станем.

- Догоним, если повернет. А с повозками бескровней выйдет.

Получилось совсем бескровно. Повозки отвернули на обочину, пропуская знатного всадника, и тут - свист. Из леса высыпала пара дюжин пешцев, за ними - дети боярские на конях, откинув пологи, из круто развернувшихся и вставших поперек дороги повозок поднялись ратники с рушницами, направленными на стремянных.

- Бросай оружие! Слезай с коней! Живо!

Коня князя Глинского взял под уздцы сам подьячий.

- Пойман ты еси, князь Глинский. По воле государя нашего вседержавного.

Эту ошеломляющую фразу подьячий проговорил спокойненько, даже елейно, будто не о пленении сообщал, а звал на дружескую пирушку. Он дождался, пока князь, ошарашенный неожиданностью, вяло спустится с седла на землю, и продолжил с еще более подчеркнутой елейностью:

- Сейчас окуем тебя и - в Москву, на Казенный двор. И стремянных твоих окуем, дабы не скучать тебе одиночно.

Михаил Глинский молчал, словно в рот воды набрал, лихорадочно соображая, как избавиться от милостивой грамоты короля Сигизмунда, и, понадеявшись на то, что здесь, на дороге, его не станут обыскивать, решил: «Проглочу, улучив момент. В чем тогда меня обвинят? Догадка - это еще не доказательство. Бог даст, обойдется».