Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

Действительно, Василий Иванович так и решил поступить и, позвав брата Андрея, повелел:

- Тебе спешно скакать в Боровск и вести оттуда полки к Смоленску. Его, как я понимаю, после предательства Глинского и разгрома на берегах Днепра, непременно осадят ляхи с литвой всеми своими силами. У тебя есть опыт Рязани. Поступи точно так же. Еще будет лучше, если ударишь по ляхам в то время, как они пойдут на приступ.

- Все понял, - с достоинством ответил князь Андрей Старицкий, хотя едва скрывал радость и сдерживал слова: «Спасибо, брат», которые готовы были сорваться с языка. «Окончательно доверяет! Признал мои способности!» - ликовал он.

Вполне ясно, что Андрей Старицкий преувеличивал свои способности. Не совет бы Хабара-Симского, чем закончилась бы встреча с туменами Мухаммед-Гирея, трудно сказать. Да и теперь пойдет он торным путем, испытанным под Рязанью, подсказанным Хабаром-Симским.

- Спеши, - еще раз потребовал царь, - я верю князю Василию Шуйскому, но может статься измена. Давно ли город под моей рукой? Не отвыкли, считаю, - особенно бояре - от польской короны.

Верное предвидение. В Смоленске набирал силу заговор. Его душой, как ни удивительно, стал православный епископ Варсонофий. Он послал своего племянника, тоже служителя православной церкви, в стан Константина Острожского с уведомлением, что если тот подойдет к городу без промедления, ему вынесут ключи.

Предательский расчет на то, что никто не заподозрит в крамольных делах православного священника, оправдался: никто и не остановил коварного посланца, и он спокойно передал весть о заговоре Острожскому. В спешном порядке всего с тысячью всадников тот подступил к Смоленску, особенно не озаботившись его осадой, и просто-напросто ждал, когда откроются ворота крепости.

Напрасно ждал польский воевода. О заговоре в городе наместник уже знал. Сообщили о нем Шуйскому люди князя Михаила Глинского, из которых не все возвратились на службу к своему господину, а с его согласия остались в Смоленске, ибо основательно в нем обжились. Они еще не знали об аресте Глинского, но если бы даже знали, вряд ли поступили иначе: поскольку были не только добрыми слугами князя, но и патриотами России.

Всю ночь шли в городе аресты, а когда всех заговорщиков свезли во дворец наместника, Шуйский собрал совет:

- Как поступим с предателями, изменившими присяге?

- Казнить на площади у соборной церкви. А епископа поставить на паперти под доброй охраной, пусть взирает на сотворенное его грязными руками.

- Верное слово. Пусть полюбуются горожане, узнают, что ждет каждого, отступившего от присяги царю всей России.

- А не лучше ли на стенах? Пусть ляхи тоже увидят, может, тогда дойдет до них главное: город ворот не откроет.

Именно этот совет лег на душу советника, и он твердо заявил:

- Так и поступим, - а подумав, добавил: - Считаю полезным все, чем одарил бояр (а в заговоре участвовали почти все бояре) наш государь, пусть сами унесут с собой.

Заулыбались собранные на совет, представив ошеломляющее зрелище. А наместник завершил свое распоряжение:

- К исходу ночи вздернуть заговорщиков. Всех, кроме епископа. Пусть государь с митрополитом решают его судьбу. Вешать на таком расстоянии друг от друга, чтоб на всю стену хватило.

Воевода Константин Острожский, проснувшись на рассвете, откинул полог своего великолепного шатра, спокойно перешагнул его порог, уверенный, что миновала последняя ночь, проведенная им в шатре. Сегодня город откроет ворота и устроит ему, любимцу Сигизмунда, пышный прием, отведет ему покои в древнем дворце великого князя Мономаха. Глянул Острожский на крепостную стену и обалдел: по всей ее длине, сколько видел глаз, на равных промежутках друг от друга торчали виселицы, на которых болтались смоленские бояре в собольих шубах, в бархатных кафтанах, шитых золотом, серебром и жемчугом, а на груди почти каждого висели золотые блюда, золотые и серебряные кубки, связки собольих и лисьих шкур. Ёкнуло сердце у Константина Острожского, повидавшего много на своем воеводском веку, но подобного еще не встречавшего.

«Утер князь Шуйский мне нос, - признался он себе, но тут же с самодовольной гордостью человека, не знавшего поражений в сечах, пригрозил: - Ничего! Поглядим, кто восторжествует последним!»

Поскакали гонцы воеводы Острожского с приказом спешить к Смоленску всем, вплоть до самого малого шляхетского отряда, везти с собой все имеющиеся пушки и весь огневой запас. Сроки Константин Острожский установил предельно короткие, ибо опасался возможных вылазок, а у него под рукой войска - кот наплакал.

Как ни крути, быстрей быстрого не получится. Почти неделя миновала, пока под Смоленском собралось польско-литовское войско. Но вся эта спешка, вся подготовка к приступу не иначе, как шаг высокомерия, а к тому же |и переоценка своих возможностей. У поляков не было таких громобойных пушек, какие имелись у русских, осаждавших прежде Смоленск, да и войска у Острожного набралось всего сорок тысяч. Забыл он, что вряд ли удалось бы взять Смоленск русской рати, не подними князь Глинский в городе бунт. На что рассчитывал Константин Острожский, совершенно не понятно. На свой 'полководческий талант? На ратное везение? Да, в плевых сечах он побеждал даже меньшим числом. Но там иная тактика, там можно изловчиться и победить врага хитрым маневром, а крепость есть крепость. Тактика здесь почти у всех одна: круши стены, разбивай ворота или лезь на стены, не жалея головы. Ничего нового за многие столетия не придумано, не предложил ничего нового и Острожский. Не имея дальнобойных крепкоствольных пушек, он возложил все надежды на туры, но едва туры вырастали под стенами и готовились принять на свои площадки пушки, как крупные ночные вылазки, сбивая заслоны, растаскивали их по бревнышку.

Таяло и польское войско в коротких, но яростных ночных сшибках. Заметно таяло.

Конечно, не без потерь проходили вылазки и для защитников Смоленска, они, однако, не несли большого Ущерба, ибо терялось малое от множества ради великого дела.

Испытав все, что мог, Острожский решился на хитрый шаг - на ночной приступ, который должен был начаться во второй половине ночи.

Готовя штурм, Острожский вовсе не опасался, что к осажденным может подойти какая-либо помощь, ведь он в пух и прах разгромил восьмидесятитысячное войско, малая часть которого без оружия и доспехов укрылась в Смоленске. Не встанет с колен русское воинство, нет у Василия Ивановича людей, чтобы ополчить какую-нибудь рать, способную нанести удар польской. Но ошибался Острожский, и ошибка его станет роковой для польского войска, собранного под Смоленском.

Русские полки из Боровска подошли почти вплотную к осадившим крепость и затаились в их тылу в лесных дебрях. Таким образом, польско-литовское войско практически было уже отрезано от своей земли. Князь Андрей Старицкий приказал воеводам окружить полки плотными заслонами: