Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Дозволь хотя б повидать, - убитым голосом молвила Всеволожа.

Князь даже не колебался:

- Ин, будь по-твоему. Скажешь - проводят. Хоть бы немедля.

Боярышня кивнула:

- Немедля!

И урядливый Яропка приглашён вновь, послан отвезти, поочерёдно пропустить к двум темничникам, боярыне и боярину.

Ехала в прадедовской колымаге, тряской, гнило пахнущей, без подушек. В пустые оконца врывался ветер. Видимости никакой - темь!

Потом замаячил воротный светыч.

- Мамоны в какой колодничьей? - спросил с козел Яропка.

- К воротам, где караульный чердак, - крикнули ему.

Встряхнуло раза три на колдобинах, и - опять остановка.

- Ерофей Степаныч, караульня у тюрьмы ветха, дыровата, надо бы перемшить…

Яропка, не отвечая, раскрыл привезённой дверцу:

- Иди, пожалуй.

Тюремщик со светычем вёл Евфимию по ступенькам вниз, бормоча молитву:

- «…огради меня ризою Своею от колдуна и от колдуницы, от ведуна и от ведуницы, и от всякого злого».

Подземелье было глубоким, необихоженным: потолок и пол сгнили, отчего идти было страшно, отдушины с давних пор не чищены, отчего дышать тяжко. Провожатый вёл в самый конец прохода, отпер колодный замок на самой крайней двери.

Пахнуло затхлостью, нечистотами. Слабый свет озарил человека на слежавшейся соломе в углу. Женщину можно было опознать по безбородому лику и по груди, глядящей из-под издирок. Всеволожа едва узнала Акилину Гавриловну.

- Оставь светец, стань за дверью! - повелела тюремщику.

Тот исполнил. Видно, Яропка не сообщил, с кем прибыл. А страж и за дверью страж.

- Ефимьюшка-а-а!

- Амма Гнева!

Всеволожа бросилась обнимать, боярыня отстранилась:

- Не прикасайся. С кожей неладное… Всеволожа взяла в руки прядь седых волос.

- Тягостно тут, Акилинушка свет Гавриловна!

- Тяжело в тесноте, а в навете ещё тяжелее, - отозвалась боярыня.

- Спешила в Нивны за радостью, подоспела к беде, - жаловалась Евфимия.

- Одна добиралась? - слабым голосом спросила Мамонша.

- С медведем, - попыталась улыбнуться боярышня. - Довёз поводатарь. Прозвище смешное: Кувыря!

- Кузьма Кувыря, - повторила Мамонша. - Тот, что с ручной медведицей охранял князя Юрия Дмитрича.

И прояснилась память у Всеволожи.

- Господи! - вскрикнула она.

- А? - приоткрыл дверь тюремщик.

- Колодки на ногах весом по сорок фунтов, - страждущим голосом сообщила Акилина Гавриловна.

- Тотчас меня уведут, - прижалась губами к впавшей щеке Евфимия. - Тотчас свижусь с Андреем Дмитричем. Что передать?

- Передай, - медленно выговорила боярыня. - Молюсь Архангелу Михаилу: взял бы раба Божия Андрея из рук врагов его, от лиха, от зла человека, ото всякие порчи и соблюл в бедах, в скорбях, в печалях…

- Выдь, выдь… Пора! - тянул за рукав тюремщик.

Провёл к началу прохода, отпер первую дверь. Евфимия насчитала девяносто шагов. Всего в девяноста шагах друг от дружки жена и муж, а будто бы в девяноста поприщах!

- Милушка! - сразу узнал вошедшую Андрей Дмитрич. - Ожидал, что придёшь. Видел сон… Слушай, запоминай, - извлёк он из-под рубахи махонький узелок с лёгким порошком на ощупь. - Нас замыслили сожещи. Раздели это надвое. Одну часть исхитрись вложить в мой костёр, другую же - в Акилинушкин. Только допрежь огня. Главное, чтоб допрежь огня!

- Мученик, Андрей Дмитрич, куда тебя ввергли! - негодовала боярышня, пряча узелок в рукаве.

- Отдан за приставы, посажен за караул, - как бы винясь, сообщил боярин. - Положишь допрежь огня, - повторил внушительно. - Это… это… как тебе объяснить? Видишь ли, сила в нас - огонь Духа. Духовно мы - в трёх мирах, взаимодействующих друг с другом…

- Не в измогу тебе здесь! - сочувствовала Всеволожа всем сердцем.

- Не в измогу быть в казни от князя Ивана Андреича, - отвечал Мамон. - Уж так я его любил! - и продолжил: - Мир, в коем мы обитаем, вещественный, рукотворческий. За ним следует - мыслетворческий, тонкий. А самый высший - мир огненный, духотворческий…

- Выдь, женщина. Время выйти, - стал тюремщик меж Всеволожей и узником.

- Бог с тобой, Андрей Дмитрич! Не сомневайся во мне, - успела она сказать.

Наверху ждал Яропка, проводил до рыдвана, захлопнул дверцу. Сидела во тьме, представляя, что так же сидят Мамоны, только без тряски. А вот уже перестало трясти. Дверца расхлобыстнулась. Светыч озарял провожатого, ворота княжого дома.

- Куда тебя? На хозяйский верх? - недоумевал Яропка, не получивший на сей счёт указаний от господина.

В противоположности от ворот она увидела улицу, по которой шла на смыках в узилище. Не то чтобы видела, скорее угадывала во тьме. Ни слова не говоря, устремилась к ней. Улица была пуста.

Парень не догонял, даже не окликал. Баба - с возу!..

Теперь занимала мысль: найти дом Олёницы. Фотинья провожала до прямого пути к терему Можайского. Как назад - не уговорились. Заблудишься, канешь в лапах ночного татя…

- Ба-а-арышня! - прозвучал тихий голос.

- Фотинья?

- Сколько часов жду! Без веды! От колодок спасла, не спасла от безумия.

Евфимия обняла её в благодарном порыве:

- Опасно одной в ночи!

Фотинья не торопилась высвободиться.

- Не одна. С оружием.

- Ведаешь ли, Кузьма Кувыря охранял со своей медведицей покойного князя Юрия, - сообщила боярышня.

- Ведаю, - отозвалась дева. Евфимия прекратила шаг.

- Открыл давеча в бреду, - продолжала Фотинья, - задушил бывшего государя собственными руками. Привёл зверя с выгула и… И первый же объявил о смерти.

- А ты молчала! - возмутилась боярышня. - Утаила признанье истинного убийцы! Теперь возведут на костёр невинных!

- Сожгут не убийц, а волхвов, - был глухой ответ. Евфимия вразумила:

- Можайский мне сказывал: злец Шемяка ищет смерти Мамонов, как убийц своего отца.

- Ишь ты! - удивилась Фотинья. - В таком разе слова Кувыри всё равно не шли бы в зачёт. Ведь он тут же умер. Кому поверят? Тебе? Ещё хуже - мне?

Всеволожа примолкла. Фотинья была права.

- Ба-а-арышня, поспеши, - поторопила она. - Ближе к свету - самый час для татьбы.

Молча дошли до избы Олёницы. Пробрались к своим лежбищам: Евфимия - на голбец, Фотинья - на лавку. Сон охватил без снов. Замелькало только что пережитое и исчезло…

С утра Всеволожа терзала разум: как вызволить из огня невинных? Фотинья сидела у растворенной оконницы, кутаясь в чёрный плат. Как монашка, давшая строгий обет молчания. Единожды лишь откликнулась.

- Сколь крепко было ваше сестричество! - обратилась к деве боярышня. - Сколь необоримо оно могло стать перед бурей! Отчего буря сломила вас?

Бывшая лесная сестра обернулась к бывшей подруге:

- Сломила… Только не извне - изнутри. Раскоторовались - разрушились. Помнишь, ты бежала от нас из леса? Удалилась и амма Гнева. Не нашла сил помочь… Вот мы и сожжены.