Вадим Полуян - Ослепительный нож

Пререканиями грозный спор назвать было мало. Каждая из двух групп проявляла своволю, буйствовала, теряя меру. Лишь промежуточная, монашеская, хранила тягостное молчание.

- Ищу моё место, занятое не по поставу. И доищусь! - кричал Юрий Дмитрич.

Чужой земли ищешь, своей не охабив! - горячился Товарков.

- Вольно тебе поджигать усобицы, - вставлял своё лово Лужа.

- Моего не отдам! - стоял стеной сын Донского. Игумен выступил из среды братии, обратясь к галицкому князю:

- Здесь не говорят: это - моё, это - твоё; отсюда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей.

Юрий Дмитрич осёкся. Возникла тяжкая тишина, наполненная дыханием толпы. Затем князь начал речь тихо, с укоризной глядя на игумена:

- Авва Зиновий! Иоанн Златоуст такое говорил не князьям, а инокам. Ты же, укоряя меня, запамятовал, как после Эдигеева разорения я вместе с покойным игуменом Никоном пришёл на развалины сей обители и помог поставить на месте сожжённого новый храм Живоначальной Троицы, весь из белого камня.

- Памятую, - отвечал игумен. - Однако ж судибоги мирские и за нашими стенами слышны.

- Что есть судибоги? - спросила Всеволожа Корнилия.

- Плач, жалобы, стон народный, - ответил он.

- Не возбранишь же ты ненависть порицать, - продолжал игумен. - Ибо в Притчах Соломоновых сказано: «Ненависть возбуждает раздоры».

- А какой лютой ненавистью они там ненавидят меня! - ткнул перстом Юрий в сторону Москвы. - Сын Василий к ним с миром пришёл. Пировал на великокняжеской свадьбе. Они же отпустили его с бесчестьем. Пусть безрассудные пострадают за беззаконные пути свои и неправды свои!

Тут Фёдор Лужа снова встрял в спор, на сей раз не надрывным, а мирным голосом:

- Ты, княже, свою правду сказываешь, мы - свою. Христианам чрез это великое кровопролитие происходит. Так посмотри, княже, повнимательнее, в чём будет наша правда перед тобою, и по своему смирению уступи нам.

- Приобретёшь себе спасение и пользу душевную смирением своим, - поддержал Лужу Фёдор Товарков.

- Будь мудр, - примкнул к ним игумен Зиновий. - Ибо сказал Екклесиаст: «Мудрость лучше воинских орудий, но один погрешивший погубит много доброго». А псалмопевец прибавил: «Не спасётся царь множеством воинства».

Юрий Дмитрич задумался. Боярин Иоанн Всеволожский, приближась, вразумил его на ухо. Князь, обратясь к воеводам московским, заговорил с прежней гордостью:

- Ваша правда - неправда! А, как сказал праведник Иов, «ненавидящий правду может ли владычествовать»? Вот и ваш князь Василиус начал худо. Не умел повелевать, как отец и дед его повелевали. Терял честь и державу. Малодушный, жестокосердый, свирепый! Почему поднимаю против него мой меч? Потому, по словам псалмопевца, «чтобы не торжествовали надо мною враждущие против меня неправедно, и не перемигивались глазами ненавидящие меня безвинно».

- О, сосуд зла! - вскинул руки Фёдор Товарков. - И ты ещё хочешь властвовать над нами!

Тут громом возвысился над толпой внятный старческий голос:

- Образумьтесь, бессмысленные люди!

- Григорий!.. Григорий!.. - волнами прокатился изумлённый и восхищенный шёпот.

На середину круга вышел согбенный старец, поддерживаемый двумя монахами.

- Кто это, кто? - спрашивала Евфимия.

- Это Григорий Пелшемский, - пояснил ей на ухо Корнилий. - Вологодский подвижник из рода Лопотовых, галических бояр. Всем враждотворцам необинующий обличитель. Молитвенник пустынного жития. Провёл десять лет в затворе.

- Мощи, мощи! - поражалась Бонедя, глядя на старца.

- Весьма древен! - согласилась с нею Евфимия.

- Нынче сто десятое лето живёт на свете, - с почтением сообщил Корнилий.

- Каково здравствуешь, князь? - обратился к Юрию Дмитриевичу Григорий Пелшемский.

- Божьими судьбами да твоими молитвами, - был ответ.

- Куда ведёшь столько войска? - вопросил старец.

- На Москву, - ответил галицкий властелин.

- Не делай безумия! - возгласил Григорий. - Ты властен в отчине своей, от Бога поставленный унимать людей от лихих обычаев. Не осердись на мои слова. Слышу, что Божественное Писание сам вконец разумеешь, читаешь и знаешь, какой нам вред приходит от похвалы человеческой. - При этом старец сурово глянул на Всеволожского. - И я из Писания же тебе скажу, - вновь обратился Григорий к князю, - словами пророка Исайи: «Беззаконному - горе, ибо будет ему возмездие за дела рук его». А древнюю притчу вспомни: «От беззаконных исходит беззаконие». Сам поразмысли, сын мой: если в корабле гребец ошибётся, то малый вред причинит плавающим, если же ошибётся кормчий, всему кораблю причинит пагубу. Если кто из бояр согрешит, повредит этим одному себе, если же сам князь, то причинит вред всем людям. Возненавидь, сын мой, всё, что влечёт тебя на грех, бойся Бога, истинного царя, и будешь блажен.

Вновь Всеволожский перешепнулся с Юрием Дмитричем. Тот громко заявил:

- Верно пророк Иеремия рек: «Пастыри сделались бессмысленными».

- Ты хочешь, - возвысил голос Григорий, - чтоб и такое пророчество Иеремии исполнилось: «И на земле будет насилие, властелин восстанет на властелина»?

На это Юрий Дмитриевич ничего не ответил.

- Не к таким ли, как ты, обращался апостол Иаков, - продолжал старец. - «Откуда у вас вражда и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете - и не имеете, убиваете и завидуете - и не можете достигнуть, препираетесь и враждуете - и не имеете»…

Внезапно для всех галицкий властелин подступил к старцу с поднятыми горе, трясущимися кулаками:

- Доколе посхимленные потомки бояр Лопотовых будут меня учить жить? Изведись отсель!

Монахи увлекли старца. Игумен с братией удалился.

- Проклятый племянник, в грех меня ввёл! - опомнившись, сокрушался Юрий Дмитриевич.

Фёдор Товарков не утерпел уколоть его:

- В Притчах Соломоновых сказано: «Как воробей вспорхнёт, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется».

- А ещё в тех же Притчах, - не утерпел поддержать товарища Фёдор Лужа, - «у глупого тотчас же выкажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбления».

Тут лопнуло терпение безмолвствовавших из последних сил Косого с Шемякой.

- Если наш отец глуп, - закричал Косой, - то вы будете мертвы!

- Сгиньте с глаз! Истребим с жалкой вашей охраной! - вторил ему Шемяка.

Оба воеводы не заставили себя ждать. Кони их были наготове. И зарогаченная застава не помешала. Буйный клуб пыли пополз по Ярославской дороге в сторону Москвы.

Догонять неудачливых посольников распоряжения не последовало.

- Гдзе се бэньдзе можна зачшимаць на ноч? - спросила Всеволожу Бонедя.

- Где переночевать тебе? - Евфимия сжала руку полячки. - Там же, где и мне.

- Я провожу вас к покоям боярина Всеволожа, - пообещал Корнилий.