Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

Намёк был слишком явный.

- Берладник трезв? - прищурился Ольгович. - Эй, позовите Ростиславича. Пусть ведает: в моем дворце готовят пищу лучше, чем в корчме.

Когда пришёл и этот приглашённый, пирники уже носили яства.

- Нам только продержаться! - приговаривал Ольгович, грызя телячью ногу, - Гюргий поспешает в помощь. Успеет, а? - обратился он к Ивану Гюргичу.

- Должен подоспеть, - пообещал Иван.

- С таким пособником, как Алтунопа, продержимся! - уверенно сказал Ольгович, поощрительно взглянув на полководца половцев. - Союзник мой Сантуз оставил Шарукань без лучшего из воевод, придал его мне в помощь, - продолжил он велеречиво.

Хотя Род знал от ханича Итларя, что Сантуз оставил Шарукань без воеводы по наущению Текусы. Княжна не нашла сил простить упрёка Алтунопы за то, что подло поступила с Родом, отправив его в рабство, да ещё придумав истязание в пути. Короче, проявила злобу и коварство, коих свет не видывал. Конечно, удивился Род такой заступе, ведь с Алтунопой у них близкого знакомства не было. Да и теперь воин-половчанин с ним перемолвился двумя словами: «Жив? Хорошо!»

- Нет, Алтунопа, ты не скромничай, - продолжал тем часом Святослав Ольгович. - Твои воины умело поймал и черных клобуков, зажитников, короче говоря, воров. Я слышал, хан Кунуй спроворил это дело? Молодец! Хвалю! А вот Итларь, как Илья Муромец, я чаю тридцать лет с тремя годами пролежит на печке. Жаль его! Да жалость - не хвала.

Владимир Святославич Муромский зарделся при суетном упоминании о былинном земляке.

Алтунопа хмуро возразил:

- Ты не прав, князь. Итларь смог отпугнуть черниговцев от Новгорода-Северского. Он принял главный бой и, раненный, обрёл победу. Поймать воров и осаждающих прогнать - работа разная.

- Да что ты, что ты, Алтунопа! - поднял руки Святослав Ольгович - одну с ножом, другую с мясистой костью.

Тут в трапезную неожиданно вошёл Огур Огарыш.

- Незваный гость хуже печенега, - пробормотал княжич Олег, изобретатель страшных казней.

Огарыш вскинул руку в сторону властителя, вперил в него дрожащий перст и хрипло крикнул:

- Ты!

В трапезной возникла растерянная тишина.

- Ты! - повторил Огур. - Ты всему виновник! Спасая брата Игоря, пожертвовал народом. Ради одного погибли тысячи. Стоит ли твой брат, не могший удержать стола [312] [312] СТОЛ - здесь: великокняжеский престол. , тысяч пахарей, рожениц, воинов? Стоят ли все, вместе взятые, Ольговичи потоков крови истерзанных, убитых, обесчещенных? Я повидал… я в их крови купался… Ты меня послал… ты думал только о себе, о вашей с братом власти… Я теперь думаю о них. И обречён на эти мысли до самой своей смерти, пока моя душа не вымолит прощения у тысяч душ, загубленных по твоей милости. Покайся, изверг!

Красный лик Северского князя резко побелел. Натужно, тяжело кутырь поднялся и сжал засаленные пальцы в кулаки. Его лоснящиеся губы истиха произнесли, чего Род не мог понять. Понял боярин Пук. Он подал знак. По зову отрока в палату мгновенно вошли несколько молодцев из обережи князя и бросились к Огуру, заломили ему руки…

Богатырь повёл плечами, и напавшие посыпались с него, как яростные псы с могучего медведя.

- Будь проклят, изверг! - закричал Огарыш князю.

Ожесточённо повскакав, охраныши напали снова и тут же отлетели в стороны.

- О, ад!.. Я вижу ад! - побагровел лицом Огур, - Вы что так очервленели? - обратился он к боярам и князьям, - Что так ополохнулись? Бесы преисподней, чуть справятся со мною, примутся за вас…

- Да наконец уймите же его! - взмолился Святослав Ольгович.

Род подошёл, отстранил рынд и взял Огура за руки. Искажённый лик с пляшущими мышцами воззрился на него.

- А, сила уму помощница? - Огур рыпнулся вырваться. - Силодёром не возьмёшь!

Род оторопел. Нет, не Огарыш был перед его глазами, а Бессон Плешок. Не красный - окровавленный. Он говорил эти слова бывало. И не в бездумном возбуждении - учительски спокойно. Каково же видеть, что у Бессона горло перерезано!

- Мне жуть мерещится, - прошептал Род, не отпуская рук Огура.

- Мне ад мерещится, - откликнулся Огарыш, не в силах высвободить рук. Пот увлажнял его, как в бане. В запястьях эхом отдавались удары сердца. Лик дрожал. Не оттого ли Роду примерещился Бессон? И горло-то не перерезано. Всего лишь поперечная морщина, - О, как дерёт в утробе и во рту! - стонал Огарыш. - Все ходит ходуном!

Он обвисал кулём в руках. На губах - пена. Род из разверстых уст богатыря учуял запах можжевельника и тут же бережно опустил на пол гору мышц, костей и мяса.

- Он обеспамятел? - подоспел Гюргич.

- Он мёртв, - ответил Род.

- Так очмурел, не выдержало сердце, - хохотнул Ольгович.

- Это не чмур - отрава, - сказал Род. - Зелье из донского можжевельника. Принял перед тем, как здесь явиться. Действует не сразу…

- Испортил, харапуга, пир, - в сердцах сказал Ольгович.

- За все испорченные жизни только и сумел что пир испортить, - вымолвил Род и вышел из палаты.

В дверях его настигли тягучие слова хозяина дворца:

- Из молодых, да ранний ведалец мне опостылел преизрядно!

Мороз сменился оттепелью. Улицы покрылись рыжей кашей. Предательски скользили ноги.

Не заходя в избу, Род прошёл в стойло к Катаноше, взнуздал её и оседлал. Игреняя кобыла поглядывала с любопытством на своего объездчика.

Во дворе они столкнулись с вышедшим без костыля Итларем.

- Далеко ли? - спросил ханич.

- Проедусь за переспу и обратно.

- Я с тобой, а?

Поначалу Род был против, но ханич убедил, что верховой ездой он ногу не перетрудит. А между тем так хочется хотя б коротенькой прогулки.

Род согласился.

Они выехали засветло. Из Черниговских ворот увидели сожжённое подградие. Люди здесь не копошились, как за городскими стенами. Что толку избы поднимать? Ждали новой осады. А за дальнею переспой кипел спорый труд. В золоте опилок и щепы возникал помост из брёвен и пластья.

- Что тут сработано? - спросил Итларь разгорячённого старшого.

- Князь ведает, - ощерился мужик.

- Меня спроси, - поворотил Род свою игренюю кобылу.

Ехали шагом. Род передал все речи и события на княжеском пиру. Умолчал о споре Алтунопы с кутырем по поводу Кунуя и Итларя. Чтоб огорчить чувствительного ханича, достаточно было рассказа о предстоящей казни черных клобуков и страшной смерти, коей безрассудно сам себя предал Огур Огарыш.

Итларь заплакал о своём учителе. Успокоил его Род лишь во дворе, рассёдлывая Катаношу.

- Что она так скалится и так уныло смотрит на тебя? - заметил ханич.

- Чует скорую разлуку, - предположил Род. - У самого такое чувство, что вот-вот расстанусь с ней. А отчего - не знаю. Должно быть, кони - ведальцы поболее, чем люди.

Неразговорчивы были в тот вечер Род с Итларем. Одному хватило виденного за день, другому слышанного. А за вечерей Олуферь вдруг объявил: