Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан

Теперь, если нажать потайную кнопочку за плинтусом, шкаф бесшумно отъезжал в сторону, и за спиной хозяина так же, практически неслышно, вставал на место. На отдельной полке книжного шкафа стоял маленький портрет в простой деревянной рамке, с него улыбалось милое девичье лицо в будёновке. «И как один умрём, в борьбе за это!», – звучал у него в ушах куплет с того прощального митинга, когда она уходила на фронты гражданской войны и пропала где-то под Перекопом. Генерал был однолюб и любил эту девушку всю свою жизнь. Конечно, у него были женщины, и даже долгие необременительные связи, но жениться и завести семью он так и не решился.

Огромный пёс с лаем носился между сосен и таскал для хозяина палки, мячи, ветки – всё, что в большом количестве было разбросано по участку. День занимался солнечный, воздух был густым и упругим – у генерала было явно приподнятое настроение и абсолютно ясная голова.

Лорд это чувствовал. Он подбегал к хозяину, вставал на задние лапы и пытался лизнуть его своим шершавым языком в зеркальную макушку, поскольку в этой позиции был на голову выше хозяина. В эти минуты Лорд чувствовал себя самым счастливым псом на свете. Затем, как обычно, загромыхали банками местные мальчишки и Лорд бросился охранять вверенный ему участок. Генерал зашёл в дом, надел старенькие очки и оторвал листок: «Всё правильно, сегодня 30-е августа», – будто споря с кем-то, проговорил генерал и посмотрел вверх, словно где-то там были в состоянии отменить этот наиважнейший для него день. «А сон-то, в руку», – усмехнулся про себя генерал.

Уже много лет генерал-лейтенант Семёнов встречал этот день с особым чувством внутреннего покоя и предощущения праздника, который был посвящён только ему и никому больше. Наверное, так, лично, радуются больные в известной клинике Кащенко, на которых неожиданно, после укола снизошла благодать и покой. Или верующие в утро Святой Пасхи, отстояв перед этим тяжёлую ночную службу в храме.

Но генерал не верил в Бога, у него было своё Евангелие, которому он подчинялся неукоснительно и следовал ему всю свою длинную и грешную жизнь. Семёнов нажал на кнопку, шкаф привычно открыл кабинет – его храм. Здесь не было свечей и икон, зато был огромный сейф. Ах, что это был за сейф! Дорого, очень дорого дали бы партийные бонзы прошлого, да и настоящего тоже, только за то, чтобы содержание этого волшебного стального ящика вдруг испарилось, сгорело, исчезло во времени.

Генерал вошёл в кабинет и всё, что он делал дальше, напоминало некий таинственный ритуал, который он выполнял нарочито медленно, будто хотел продлить удовольствие как можно дольше. Он снял чехол с кинопроектора, осмотрел его, сдул несуществующую пыль с мотора и катушек, тщательно протер объектив. Рядом на стеклянный журнальный столик поставил початую бутылку армянского коньяка, принёс из кухни блюдечко с нарезанным лимоном и рюмку, которую, внимательно посмотрев на свет, тщательно протёр идеально белой салфеткой.

Отступил на шаг, он внимательно осмотрел «поле боя» и, видимо, остался доволен. При этом генерал мурлыкал что-то невнятное про утёс на Волге – эту песню он помнил с детства, врал при этом безбожно, поскольку ни голоса, ни слуха Бог ему не дал. Напевая про выброшенную за борт княжну, Семенов достал из шкафа свой генеральский мундир с золотой Звездой Героя на груди и надел его перед зеркалом.

Оттуда на него смотрел старый, абсолютно лысый человек с выцветшими от времени глазами и склеротическим румянцем на щеках. Семёнов налил рюмку коньяка: «Ну, будь здоров, генерал!», – выпил, закусил лимончиком и подмигнул своему отражению в зеркале: «Не дождутся! Мы ещё пошумим». Потом набрал код и открыл дверцу своего волшебного сейфа, где хранилось его прошлое.

Он нащупал и извлёк из недр своего хранилища круглую жестяную банку. На крышке красовался серп и молот. «Леденцы от Моссельпрома», гласила крупная надпись. Сбоку на приклеенной бумажке ещё одна полустёртая запись: «30-е августа. 1918 год. Завод им. Михельсона (копия). Оператор А. Лифшиц». Генерал открыл крышку и, как некую хрупкую драгоценность, достал из коробки небольшой рулон чёрно-белой плёнки.

И вспомнился ему тот вечер в машине Свердлова, накануне митинга, когда он получал от шефа последние инструкции. Утверждали, как говорил шеф, «жертвенную корову», и выбор пал на Марию Спиридонову. А что? Известная террористка, эсер, одним словом, для подставы её биография была в самый раз.

Ясно, как будто это было вчера, Семёнов увидел, как мимо машины прошла девушка, остановилась, резко обернулась и глаза их встретились. Конечно, она узнала и его и Свердлова, а это означало только одно – девушка только что подписала себе смертный приговор. Решение в голове Семёнова созрело молниеносно. «Эх, Фани, Фани, и какой чёрт занёс тебя в этот вечер на Смоленку?!».

Генерал уверенно заправил плёнку в проектор, потушил настольную лампу и нажал кнопку «пуск». Пошла плёнка, характерно затрещала перфорация, по экрану вкривь и вкось задёргались первые, засвеченные оператором кадры. Генерал всегда очень нервничал, когда видел эти первые, бракованные кадры и панически боялся, что вот так всё и будет до конца, и он ничего не увидит. Корил себя потом каждый раз: «Бред, психопат, к психиатру», но сделать с собой ничего не мог.

И сейчас он не на шутку нервничал, начал потеть, и, наконец, «Вот! Вот они!!», – судорожно прошептал он. По экрану бегали рабочие, собирались в толпу, которая на глазах росла и росла, они спорили и что-то горячо обсуждали. Затем пошла крупно надпись – завод им. Михельсона. «Так, все на месте… Вон Петрович уже на исходной позиции, а где Фани, чёрт, где она?», – кричал он уже почти в голос. Генерал опять, как и пятьдесят лет назад руководил своей первой, пусть неудачной, и, как оказалось, самой важной в своей карьере операцией.

Опять у него горели щёки, колотилось сердце, словно он хотел именно сейчас что-то исправить. Это доставляло ему физическое, почти плотское наслаждение. На экране заволновалась толпа, подъехала машина, из которой вылез маленький лысоватый человек. Он забрался на подиум и, размахивая руками, что-то кричал рабочим. Опять пошёл брак, плёнка с пустыми кадрами дергалась и, казалось, вот-вот порвётся. «Да что же это такое! – уже во весь голос кричал генерал, – он уже заканчивает!», и в раже грохнул кулаком по столу.

И тут же появилась картинка – Ленин спустился к рабочим и о чём-то с ними говорил, энергично жестикулируя руками. «Всем на исходную!», – взревел генерал, и сразу увидел на экране себя молодого, даже рассмотрел капли пота на лбу. Ленин уже двинулся к машине. «Фани, будь ты проклята, где же твой зонтик?!», – ага, вот она, испуганно озирается и, о Боже, наконец-то, открывает свой зонт. «Стреляй, Петрович, ведь уйдёт!», – Семёнов уже вскочил с кресла и истошно кричал во весь голос: «Люди, людишки! Как же они мешают!».