Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан

Семёнов всей пятернёй ударил по переговорному устройству

– Петровича ко мне!!

Влетел Петрович и, как всегда, замер на пороге, поедая хозяина преданным собачьим взглядом.

– Сироткин должен быть у меня через полчаса, достань его хоть из-под земли, подозрительно тихо, почти шёпотом приказал генерал.

Петрович сразу понял – это серьёзно и пулей вылетел из кабинета.

– Постой, – голос генерала догнал его уже в приёмной и Петрович тут же вернулся. Семёнов бросил ему на стол фотографии девушки с Манежной площади, – через картотеку МУРа узнай, кто такая. Всё, у тебя полчаса.

Генералу нужно было подумать, хорошо подумать. По многолетней привычке мерил он шагами свой кабинет, как землемер пашню. Вошёл Сироткин.

– Товарищ генерал, лейтенант Сироткин по вашему….

– Заткнись! Рявкнул Семёнов и, уже зная ответ, показал ему фотографии парня с Манежной.

– Его возил?

– Так точно!

– О чём говорили?

– Отсутствовал полчаса, когда вернулся сказал, что его девушки нет дома, загуляла, мол…

– Уверен, что это была улица Горького в посёлке писателей? – всё ещё надеясь на ошибку лейтенанта, спросил генерал.

– Так точно! Специально выходил с фонариком и на соседнем доме посмотрел – улица Максима Горького, товарищ генерал.

– Свободен.

В голове Семёнова никак не могла сложиться полная картина происходящего, не хватало одной – двух деталей, пока он не вспомнил слова Сироткина: «На соседском доме посмотрел…». Сосед! Борис Самуилович Крамер! Не успела эта мысль полностью оформиться в голове генерала, как вошёл Петрович и доложил – Дора Шмидт, капитан МУРа, фотограф, выезжала тогда к Абросимову. Семёнова словно кипятком окатили – Шмидт! И поплыла в памяти фигура в длинном драповом пальто и цилиндре, и, опираясь на трость, исчезла в тяжёлом предутреннем Петербургском тумане. «Дора, дочь натурщицы и внучка Фани, – осенило Семёнова, – значит это он тогда увёл девчонку у нас из под носа, Шмидт. И тут генерал всё понял, всё встало на свои места, и сложилась, наконец, полная картина, от которой он закричал по-звериному. И крик этот заставил всех, кто находился в приёмной, вскочить и замереть. Петрович и Турчанинов влетели в кабинет первыми. За сорок лет работы с генералом Петрович впервые видел шефа в таком состоянии – белая рубашка его была такой мокрой, будто он только что вынырнул из проруби, а поговорка «на нём лица нет», здесь не годилась вовсе.

Нехорошая синюшная бледность покрывала не только лицо, но ещё шею и даже грудь. Говорить он не мог, только ткнул пальцем в сторону сейфа. Давясь и расплёскивая, выпил коньяк, держа стакан двумя руками. Затем тупо уставился на Петровича. «Врача надо срочно, – подумал тот. Но постепенно взгляд генерала становился осмысленным, в глазах появился знакомый злой огонёк, но, уж больно нехороший. «Слава Богу, оклемался», подумал Петрович. А генерал всё смотрел на него и молчал. Так смотрят на ненавистного покойника, перед тем, как застучат молотки, вбивающие последние гвозди в крышку его гроба. Даже толстокожему Петровичу стало не по себе.

– А шо, товарищ генерал, може капелек каких или врача позвать, я мигом.

Генерал подошёл к шкафу, достал оттуда новую, сухую рубашку, затем поднял с пола мокрую, свернул её жгутом и молча, что было сил, стал бить ей Петровича по голове, так, что брызги летели по всему кабинету. «Всё, свихнулся хозяин», – только и подумал верный Петрович. Семёнов очнулся уже окончательно и бросил мокрую рубаху в угол.

– Что, думаешь у меня крыша поехала? Не дождётесь! Потом подошёл к Петровичу, обнял его

– Понимаешь, Коля, – Петрович даже и не помнил, когда в последний раз его называл по имени шеф, – не сделал бы этого, сдох бы тут же в кабинете….Прости меня Коля…

– Та…та шо вы, Владимир Иванович, – Петрович чуть не плакал, – да я за вас…

– Знаю, Коля, всё знаю. Теперь садись и будем работать. Первое – снимай под мою ответственность со всех объектов людей и найди мне моего соседа Борю Крамера, хоть из-под земли достань, а привези мне его, только живого. Слышишь, Петрович, – жи-во-го. После ухода Петровича он вызвал Турчанинова и приказал: «Группу захвата к посольству Израиля, брать всех подряд, кто появиться хотя бы рядом с посольством».

– Эх, Семёнов, Семёнов, – с горечью думал генерал, – столько лет потратить на поиски, а плёнка всё это время была на расстоянии вытянутой руки. Доведу операцию до конца и на пенсию – окончательно и бесповоротно решил генерал.

Машина с номерами шведского посольства была припаркована в тихом Островском переулке, рядом с Пречистенкой. Ключи были прилеплены простым детским пластилином к внутренней стороне заднего колеса. Такая договорённость была у Адама с коллегами из посольства. Машину эту они нашли уже поздно вечером и Дора села за руль, поскольку знала Москву, как свои пять пальцев. Адам из телефонной будки сделал ещё один звонок и получил ещё одну короткую, но ёмкую информацию: «Наш совместный ужин отменяется, перекусите где-нибудь у Большого театра, говорят, там вкусно кормят, не пожалеете». И всё.

Из этого короткого монолога Адам понял, что в посольство соваться нельзя – их там ждут, телефон тоже наверняка «слушают», а Боря Крамер гуляет в ресторане где-то у Большого театра. О чём он и рассказал Доре. «Метрополь, больше там ничего приличного нет», – коротко бросила Дора, завела машину и они поехали в сторону центра.

А в это самое время, Боря Крамер сидел в своём любимом шаляпинском кабинете Метрополя на втором этаже с руководителями делегаций дружественных социалистических стран. Особенно ему нравилась помощница Бела Куна по культуре Марика Надь, она была не только министром культуры, но ещё и очень красивой женщиной, хоть и не очень младых лет. Как говаривал один Борин приятель, известный литератор и заядлый автомобилист – она была ещё вполне «на ходу».

Веселье было в полном разгаре, оркестр внизу наяривал шлягеры Брамса и всё шло к тому, что мадам согласится посетить холостяцкую дачу товарища Крамера в знаменитом посёлке писателей. При очередной смене блюд и приборов официант передал Боре записку, прочитав которую, он понял, что никакой сладкой и бурной любовной венгерской мелодии сегодня ночью в его постели не будет. Боря по-английски, не попрощавшись спустился в вестибюль, дал Фролычу обычную сторублёвку и сел в поджидавшую его машину.

Дора резко нажала на газ, и «Вольво», сделав круг почёта по Лубянской площади, понеслась по Ленинскому проспекту в сторону области. Боря прочёл записку от Яши Мойсе и вспомнил тот давний вечер в этом же Метрополе, когда он провожал друга в «родные Палестины».

– Значит, Абраша тоже жив? – спросил он Адама.