Свен Дельбланк - Пасторский сюртук

Дворецкий остановился, поднявшись по лестнице к белой двери с фигурными золотыми планками. Бросил изумленный взгляд на Длинного Ганса и слегка нервозно поклонился.

— Ваше преподобие… Не угодно ли — ваша комната.

— Покорно благодарю. Это для нас обоих?

— Для обоих? Но, ваше преподобие… Я полагал… Слуга ваш поместится во флигеле.

— И речи быть не может. Длинный Ганс мой спутник.

— Но ваша милость! Так в самом деле не годится. Челядь живет во флигеле.

— Ну что ж, в таком случае проводите меня во флигель. Я помещусь вместе с Длинным Гансом.

— Во флигель! Нет-нет, ни в коем разе… Коли так, живи здесь, добрый человек. Займи комнату рядом. Барон делает все, чтобы гости остались довольны. О, ваша милость, вы слишком щедры! Припадаю к вашим стопам. — Дворецкий чуть не ковриком стелился от благодарности. Герман величественным жестом бросил ему талер. — Целую руки вашей милости. Сей же час велю подать умыться и пришлю кого-нибудь с прохладительными напитками. — И он удалился.

Длинный Ганс укоризненно таращился на принципала.

— Это ж последние наши деньги.

— Фу, какой ты мелочный. Мы не можем выглядеть как нищие — теперь, когда мы почетные гости барона. Занимай комнату, мой мальчик, и будь как дома.

Говоря по правде, комната была скорее под стать какой-нибудь хрупкой малютке маркизе, а не грузному, неопрятному сельскому священнику. Тончайшие занавеси кровати с балдахином нервно трепетали от неприметного сквозняка. Тоненькие ножки стульев выгибались под легким грузом расшитого шелка. И эти гравюры на стенах… «Застигнутая в купальне». «Помощь в утреннем туалете». «Чувствительный духовник». Герман наморщил лоб и беспокойно поскреб под мышкой. От густого сладкого аромата внезапно перехватило дух. Он заложил руки за спину и принялся мерить комнату шагами, как медведь клетку. Помещение излучало смутную угрозу. Пузатая конторка — точь-в-точь беременная карлица на кривых рахитичных ногах. Она злобно таращилась на Германа желтыми зенками латунных накладок. Кроватные занавеси тревожно вздрагивали.

Громкий треск и глухой удар за стеной. Длинный Ганс энергично сел для пробы на один из хрупких стульчиков. Чертов парень. Ни грана воспитания и хороших манер. Со стыда сгоришь из-за него. Как всегда.

А кстати, какого черта нас сюда занесло? И Длинный Ганс, и я сам здесь совершенно не на месте, точь-в-точь конский навоз в шелковой бонбоньерке. Наше место на дороге. Зря я пошел на поводу у фон Штайна. Умный мужик, только чуть слишком холодный и вылощенный. Не в моем вкусе. Любитель. Дилетант. Поэт и анатом. Чепуха! Больно сладко поет. Впрочем, я определенно вызвал у него некоторое любопытство, а? Да-да. Небось они с бароном задумали выставить нас сегодня вечером на посмешище. Ну, погодите. Не на того напали.

Фу! Развешивать этакие непристойные гравюры в комнатах у порядочных гостей. Содом и Гоморра. Хорошо, что из Фельзенхайна мы убрались без шума. Как-то там Эрмелинда? Ни замуж не хочет, ни в Кведлинбург… Не знаю. Бедное дитя, похоже, не очень-то весело ей живется. Но она ведь не может странствовать по дорогам, как мы с Длинным Гансом. Господи Иисусе! О-о, конечно… Да-да, входите!

Дверь отворилась, и Герман содрогнулся от ужаса. Голая женщина?! Свят-свят-свят… Во всяком случае, почти голая…

Прозрачная сорочка и очаровательная улыбка — вот и весь наряд, более ничего на девушке не было. Сорочка перехвачена под грудью голубой лентой. Каштановые волосы свободно распущены по плечам. Она сделала очаровательный книксен и протянула поднос с рюмкой красного ликера и сладким печеньем.

— Не угодно ли отведать, ваше преподобие?

Герман целиком засунул в пасть печенье, плеснул поверх ликер и тотчас поперхнулся — печеньем, ликером и стыдом. Господи помилуй. Надобно сохранить хорошую мину. Показать, что не лыком шит, запросто бываешь в знатных домах.

— Э-э… Гм… Спасибо, дитя мое. Charmant. Вкусное печенье. И ликер отменный. А теперь беги оденься, я тебя не задерживаю. Не то ведь озябнешь. И не было никакой спешки, чтоб гнать тебя сюда полураздетой…

Нимфа прикрыла носик ладошкой и изящно хихикнула. Молодая плоть мягко колыхалась под тканью. Соски словно подмигивали бойкими розовыми глазками. Треугольник лона темнел грозной чернотой. Герман с трудом проглотил печенье, усыпав крошками весь пол.

— Я не озябну, пастор. Мы тут всегда так одеваемся.

— Мы? Мы? Вас что же, много таких?

— А то.

— Господи Иисусе, выходит, я попал в заколдованный замок…

— Не угодно ли помыть руки, ваше преподобие? Так всегда делают.

Она выбежала за дверь, приятно покачивая грудями, и вернулась с кувшином, тазом и полотенцем. Герман сосредоточенно мыл руки, стараясь не глазеть на сдобные формы нимфы. А она нет-нет да и подталкивала его бедром, умильно улыбалась и бросала томные шоколадно-коричневые взоры. Дыхание ее благоухало словно горячий вишневый пирог, только что вынутый из печи. Она исхитрилась уронить полотенце, чтобы нагнуться и продемонстрировать круглую розовую попку. Две уютные ямочки играли на мягкой пояснице.

— Ой, замаралось. Ну да не беда. Дайте-ка мне руки, пастор, я их вытру моими волосами. Будьте добреньки. Вот та-ак.

Аромат спелых смокв от нимфина тела. Руки Германа, точно снулые рыбы в мягких сетях женских волос. Груди игривыми котятами льнули к нему. Нимфа уже не сомневалась в успехе. Ее бедро испытующе припало к его восставшей плоти. С самоуверенной улыбкой она потянулась к голубой ленте, чтобы распустить сорочку. Тут оно и случись. За стеной послышался упоенный женский вскрик. Потом будто раненый Минотавр взревел. И что-то словно бы рухнуло с глухим треском, как деревянная хибарка от землетрясения.

— Господи, что это?

— Ой, ваше преподобие, неужто непонятно? — Девушка восторженно хихикнула.

— Нет, в самом деле…

— Это Камилла, вот кто. Она прислуживает вашему слуге.

— Как? Прислуживает? Ох, Длинный Ганс, козлище, развратник окаянный!..

— Незачем вам об этом беспокоиться, ваше преподобие. Может, лучше я вас как-нибудь ублажу…

— Ты? Нет-нет, Бога ради, ступай отсюда!

— А я думала, вы не прочь…

— Мало ли что ты думала… Тьфу! Агав и Аголиав! Поди вон! Я человек честный, порядочный. Является сюда в одной сорочке и предлагает себя, как… Ну вот! Сызнова начали!

Герман схватил пустой таз и с размаху запустил им в стену.

— Тихо ты! Длинный Ганс! Сей же час прекрати свои дьявольские фокусы! Не то берегись, черт побери, накрою тебя с поличным!

С тем же успехом Герман мог потребовать, чтобы гроза придержала свои громы и молнии. И стоял беспомощный, белый от злости, а непристойный звук все нарастал, достиг кульминации в реве, будто слона проткнули пикой, и замер умиротворенным стоном.