П. Филео - Падение Византии

— А это детки твои с нею?

— Это дочка Аграфена, а то детвора все поменьше. Старшего сына не видно, верно в Ельце по делам.

Спустя некоторое время, отец Стефан и Ефимий Васильевич уже сидели за столом и лакомились разными домашними яствами, запивая домашним медом и привезенною из Таны мальвазией. Дом Ефимия Васильевича был просторный, убранство хорошее; божница с дорогими и старинными иконами, освещенными лампадками, повсюду чистые скатерти. Им прислуживала красивая моложавая хозяйка и ее хорошенькая, молоденькая и шустрая дочка, на которую то и дело поглядывал молодой монах.

— А где же Василий? — спрашивал у хозяйки Ефимий Васильевич.

— Поехал, Ефим Васильевич, в Елец, купить что нужно к приему гостей, что на праздник прибудут; да и для службы, что требуется.

— Это хорошо. Он у меня парень бедовый; все знает, что и как надо, — добавил Ефимий Васильевич, обращаясь к монаху. — Ну, а кто у нас будет, кого приглашали? Не забыли ли кого?

— Уж и позабыли! Без тебя так вот и шагу ступить не сумеем!

— Вот, и не так сказал, да я пошутил, — весело засмеялся Ефимий Васильевич. — А что, отец, мальвазия хороша? У Луканоса брал.

— У него все хорошо.

При этом монах с видом знатока попробовал вина и одобрительно кивнул головой.

— Так ты, Демьяновна, скажи, кто у нас будет?

— Будет, конечно, отец архимандрит.

— Так. Это уже голова торжеству. Ну-ка, отец Стефан, еще твою стопку, потому у нас так, кто не допивает, тому доливают. Дальше?

— Наш батюшка отец Андрей с причтом и приглашенными батюшками для сослужения архимандриту.

— Кто же именно? Хороша мальвазия, отче; после твоей похвалы еще вкусней показалась. А ну-ка, Демьяновна, попробуй — хороша! Ну-ка, Грушенька, и ты; винцо в пору бабам и девицам.

Демьяновна весьма охотно опорожнила стопку, для приличия покривилась и с поклоном возвратила назад. Груша пригубила, сморщилась и заметила:

— И сладкое, и душистое, только крепковатое…

— Это от непривычки, — заметил отец Стефан, — ваш мед не слабее будет.

— Ну, ну, Демьяновна, докладывай, продолжай, — обратился Ефимий Васильевич к жене весело.

— Да. Так батюшек сослужащих. Отца протопопа…

— Хорошо. Это наш главный елецкий батюшка; сердечный, святой жизни человек, — заметил Ефимий Васильевич, обращаясь к монаху.

— Отец Николай из Успения и дьякон тоже оттуда.

— Ну, это народ того… ну, да ничего, тоже духовный чин имеют.

— Иеромонах Софроний и приезжий иеромонах из далека… Может отец Стефан его знает?

— Нет, нет, не знаю, — поспешил отец Стефан.

— Да ты же, отче, не слыхал, кто именно, — рассмеялся хозяин, — может и знаешь.

Груша тоже засмеялась, монах несколько сконфузился, однако тоже засмеялся и видя, что хозяин опять подливает, заметил:

— Ведь этак я и настоятеля своего не узнаю.

— Ничего, отче, после долгого пути и пред трудною дорогою. У нас это не называется пить — это что? Малость одна. Ну, — обратился он к Демьяновне, — докладывай дальше.

— Да. Так вот этот приезжий отец Арсений; со сбором, говорит, из краев, где Гроб Господень; из азиатских, говорит, стран; а сам гречин родом и православный; он у нас денька два погостил, а теперь у отца архимандрита в монастыре проживает. Суровый такой; все, говорит, нас заедают, и турки, и латинцы, и многое такое говорит, а глаза так и сверкают, а деток все ласкает, дай, говорит, вам Господь в Цареграде свои палаты строить, а в Святой земле христианские песни Господу-Богу воссылать. Груше все рассказывал про разные святыни; мы его со всякою ласкою принимали, особенно Груша.

— Потому что он скорбит, — как бы оправдывалась Груша, — скорбит духом, сердечный…

— Хорошо, хорошо, милая, — одобрительно говорил Ефимий Васильевич, — странника надо принять, а скорбящего утешить. Вы хорошие у меня хозяйки. А кто же еще будет?

— Еще Кутлаев…

— Это богатый. Новокрещенный татарин, важный человек у нас в Ельце.

— Будет еще, — продолжала Демьяновна, — сотник казацкий Корка…

— Ну, молодцы, молодцы, распоряжаться умеете, что и говорить!..

С этими словами хозяин встал, и обратившись к иконам, стал широко креститься и низко кланяться, монах поспешно поднялся за ним и, крестясь, зашептал: «докса патри ке», затем поблагодарил хозяев.

— А можно спросить тебя, отче, — несколько стесняясь, начал Ефимий Васильевич, — что это ты часто во время крестного знамения произносишь: «докса патри ке», а дальше не расслышу.

— Ке юио, ке агио Пневмати. Это по-русски будет: Слава Отцу и Сыну и святому Духу.

— Я так и думал, что это молитва какая, ведь религия у нас и молитвы одинаковы.

— Одна, конечно, одна.

Затем монаху отвели особое помещение, в виду того, что он на ночь, может быть, захочет на молитве постоять. Оставшись один, он тяжело опустился на постель и закрыв усталые глаза, задремал. Его светлые волосы рассыпались по подушке, а на губах скользила беспечная улыбка молодости.

На следующий день был храмовой праздник. Народ был празднично разодет, церковь набита битком. Около церкви в ограде и вокруг нее было множество народа, в особенности детей и подростков, тут же стояли лотки с разными сластями. В доме ктитора шла поспешная стряпня, так как служба кончалась, уже звонили на молебен и гостей ждали с минуты на минуту. Демьяновна и Груша с ног сбились. Отец Стефан с утра ходил по окрестностям и гулял в лесу; вся эта оживленная, весенняя обстановка неизвестного ему края очень его занимала. Наконец, когда он заметил, что народ повалил из церкви, тоже вместе с приглашенными направился к дому ктитора.

Ктитор начал с поклонами приглашать гостей за стол. Под иконы, на почетное место, был посажен архимандрит, затем стали размещаться прочие; некоторые уступали один другому место. Наконец все уселись.

Сначала молча принялись за еду, но скоро языки стали развязываться.

— Ну, отец дьякон, уж одолжил многолетием, что и говорить, мастер! — проговорил Ефимий Васильевич.

Отец дьякон самодовольно поглаживал бороду и что-то скромно пробормотал; при архимандрите ему неприлично было разглагольствовать.

— Молодец, хоть в Москву, — похвалил отец протопоп.

— А хороши это у вас новые ризы, Ефимий Васильевич, — сказал архимандрит, — где вы их достали? В Ельце нигде таковых нет.

Все стали наперерыв превозносить ризы. Ефимий Васильевич растаял совсем от таких похвал.

— Это тайком, отец архимандрит, в Тану привез один фрязин за очень хорошую цену из Царьграда. Ведь дело такое, что из Царьграда ничего шелкового и парчового нельзя вывозить.

— Вот как! Отчего это?

— Для того, чтобы византийским вельможам дешевле было рядиться, — угрюмо произнес отец Арсений, сверкнув глазами.