Василий Ян - На крыльях мужества

Каждый уже получил приказ, каким путем и на какой город ему двинуться, но никто не осмелился спросить у грозного владыки, в какую сторону двинется он сам, куда помчится его белое девятихвостое боевое знамя, — он никогда никому не говорил своих планов и приходил в бешенство, когда его кто-либо о них спрашивал.

— В мое отсутствие, — сказал Чингисхан, — над всем войском будет начальствовать осторожный Бугурджи-Нойон. Два передовых отряда поведут: стремительный в набегах Джебе-Нойон, Тохучар и опытный в засадах Субудай-Багатур… Не смейте в полях топтать конями хлеб, иначе идущему позади моему отряду нечем будет накормить коней… Я думаю, что мы встретим Хорезм-шаха Мухаммеда на равнине между Бухарой и Самаркандом… Там мы нападем на него с трех сторон… Уничтожив главное войско шаха, я сразу стану самым сильным повелителем всех мусульманских стран.

Слуги подали на блюде несколько древних, вырезанных из березового корня чаш, наполненных кумысом. Чингисхан сделал возлияние в честь духа-покровителя монгольских войск Сульдэ, отпил кумысу и передал чаши сидевшим. Все отпили, говорили пожелания удачи в предстоящем походе, затем встали и пошли к своим коням.

Быстрыми переходами отряды двинулись на запад. Войско шло таким широким фронтом, что казалось огромным, бесчисленным. Согласно приказу Чингисхана, каждый отряд должен был идти своим особым путем, не двигаясь вслед за другим, так как на стоянках кони объедали всю траву и кони следующего отряда могли остаться без корма. Отряд Чингисхана шел последним, и каждые девять дней к нему скакали с донесениями гонцы из других отрядов.

Самым передовым отрядом, составлявшим правый фланг, начальствовал испытанный соратник великого кагана Субудай-Багатур. В этом же отряде находился старший сын Чингисхана Джучи. У него с отцом были постоянные размолвки. Грозный владыка не доверял сыну, боясь заговоров и придворных переворотов, держал его возможно дальше от себя, давая ему самые трудные и опасные поручения. Джучи считался наследственным правителем самых крайних северных и западных владений монгольской империи Чингисхана — «до тех пределов, до каких может ступить копыто монгольского коня».

Этот передовой отряд имел первое столкновение с войском хорезмийцев близ реки Иргиз. Однако результат двухдневной битвы остался неясен, так как монголы ночью внезапно ушли и скрылись бесследно, оставив в своем лагере много больших горящих костров, желая этим ввести в заблуждение противника, который утром готовился снова напасть на монголов.

В этой битве отряд хорезмийцев все-таки достиг некоторых успехов.

Ими начальствовал Джелаль-эд-Дин. Он оттеснил монголов в солончаковое болото, где часть их утонула, часть была изрублена, остальные быстро повернули и ускакали. Тогда Джелаль-эд-Дин заметил военные приемы монголов: что они, нападая, всегда держались тесными, дружными десятками; что они очень проворны; что, обманным образом, как будто обращаются в бегство, чтобы противник, преследуя, растянулся и рассыпался, — тогда они быстро поворачиваются, снова нападают и легко одолевают. Старые воины говорили Джелаль-эд-Дину, что у монголов следует поучиться военным приемам и хорезмийское войско необходимо подготовить к дальнейшей борьбе.

Особый отряд монголов, который вел сам Чингисхан, быстро подошел к границе Хорезма, близ города Отрара. Все ожидали, что придется идти вверх по берегу реки Сейхун, но Чингисхан приказал продолжать идти прямо на запад, и всадники по караванным тропам углубились в желтые пески Кызылкумов.

Днем февральское солнце ослепительно сияло и пригревало. Ночью лужи замерзали и твердела вьющаяся по глинистым такырам узкая тропа. Войско двигалось бесшумно. Не было слышно ржания коней, звона оружия, никто не решался запеть песню. Отдельные сотни держались близко друг к другу. Остановки делались короткие, и воины, держа повод в руке, засыпали около передних копыт коня.

Ночью впереди рыскали разведчики с пылавшими факелами. Они взбирались на холмы, подавая огнями сигналы, чтобы отряды не сбились с дороги и не перемешались. Рассказывали, что среди враждебных мусульманских войск выделяются узбекские и туркменские всадники на быстрых длинноногих конях. Что они вылетают барсами из-за холмов, врезаются в ряды монголов, производят смятение и так же быстро исчезают, волоча за собой на арканах сбитых с ног пленных.

Сперва монголы предполагали, что их войско двинулось через пустыню Кызылкумов прямо к Ургенчу — главной столице Хорезма. Но через два дня пути, когда мутные воды Сейхуна остались позади, а солнце утром вставало не за спиной, а слева, все поняли, что головы коней повернуты не на запад, а на юг, к славным городам — богатому Самарканду и к знаменитой своей ученостью Бухаре.

Чингисхан ехал на светло-рыжем иноходце с широкой грудью, черными крепкими ногами и черным ремнем вдоль спины… Все войско шло ускоренной тропотой, «аяном» (или «волчьим шагом»), как называют такой ход кочевники. Великий каган сидел на коне невозмутимый и непроницаемый, держа левой рукой в кожаной рукавице ослабленные поводья. Его глаза были зажмурены, открывались изредка тонкие щелки, и нельзя было понять: дремлет ли он на ходу, думает ли свои думы или сквозь щелочки зорко осматривает и близкое и дальнее, все замечая и ничего не забывая.

В этом походе Чингисхан не допускал никакого промедления. Юрты ему не ставили, и он спал на сложенном войлоке. Перед сном он снимал кожаный шлем и покрывал седую голову шапкой с наушниками, подбитой черным соболем. Он дремал, иногда стонал, жалуясь на боль в костях, а около него неотлучно сидели четыре верных телохранителя-тургауда, загораживая своего владыку войлоком от ветра, дождя и снега.

В Бухаре, на площади, окруженной высокими арками мечети, и в медресе происходило торжественное богослужение. Ряды молящихся, как строки священной книги, стояли неподвижно, следя за движениями седобородого величественного имама. Когда он опускался на колени, склонялся к земле или поднимал руки к ушам, несколько тысяч правоверных повторяли за имамом его движения. Только шорох от бесчисленных падавших и встававших тел проносился, как порыв ветра, по каменным плитам площади.

Когда моление кончилось, к широким ступеням высокой мечети джигиты подвели большого, огненноглазого гнедого жеребца с красным хвостом, украшенного алым бархатным чепраком, расшитым золотыми цветами.

Из мечети вышел высокий, величественный чернобородый Хорезм-шах в белоснежном тюрбане, сверкающем алмазными нитями. Шах обратился к толпе с речью: