Ярослав Васильев - Дорога без возврата

Баронесса на граничившее с неуважением поведение гостя смотрела с доброжелательным выражением на лице, улыбалась. Внутри же потихоньку закипало негодование. Если бы не епископская панагия 10, висевшая поверх бархатного пурпуана, нельзя было бы признать в этом человеке служителя церкви. Горбатый нос, квадратный массивный подбородок, широкие скулы и густые рыжие сросшиеся брови. Очень тёмное от загара лицо с мясистыми губами и носом, с резкими и крупными чертами вызывало не благоговение – а какой-то страх. В широких кистях обросших волосами рук и перекатывающихся под шёлком нижней рубахи мускулах угадывалась огромная сила. Сразу видно, что предпочитает епископ не смиренное корпенье над богословскими трактатами, а благородное занятие охотой. Наверняка горло затравленной дичи режет сам, да ещё и, как настоящий шевалье, пьёт горячую свежую кровь. Наконец, подали десерты: всевозможные сыры, пряники, конфеты из мёда, миндаля и фруктового мармелада, тростниковый сахар, финики и инжир. После этого баронесса решилась коротко, в осторожных выражениях, изложить суть дела. Епископ выслушал молча, затем замер, обдумывая предложение. Женщина опять почувствовала, что сердце от волнения бешено заколотилось, руки задрожали от нервного напряжения. Успокоиться никак не получалось.

Отец Павел выглядел невозмутимым, даже чуть равнодушным. Но в голове тоже шла напряжённая работа мысли. Просьба хозяйки замка была не из простых. В другое время от неё даже стоило… нет, не отказаться – потянуть время. Судя по столу, Муффи фьеф не бедный, и денег можно вытянуть из баронессы за помощь немало. Деньги! Сейчас епископу они нужны были как воздух. И как можно быстрее. Некоторое время назад он рискнул залезть в казну своего покровителя, митрополита Антония. И Павел не жалел об этом. Та послушница Урсюль, которую подарила аббатиса Шампвер, стоила каждого переданного в аббатство су. Надо будет, как закончатся неотложные дела, ещё раз туда наведаться… Вот только скоро Антоний приплывает из Никеи в Рим, и к этому дню всё должно быть завершено. Денег же исполнить поручение митрополита нет: спор между коммуной города Беара и соседним монастырём стороны уладили сами. Хотя епископ и был уверен, что кто-то из них обязательно обратиться к нему за мзду решить вопрос в свою пользу. Теперь же предложение де Муффи могло спасти голову отца Павла.

– Хорошо. Если, как вы утверждаете, было злое намерение…

– Было! Мой человек разговаривал с подкупленным слугой, который по приказу графа испортил шлем де Бастане. И готов в этом присягнуть.

– Хорошо. Готовьтесь, я помогу покарать преступника. Кстати. Вы упоминали, что как прилежная дочь Церкви собирались внести взнос на ремонт храмов Григория Чудотворца и Симеона Богоприимеца?

Баронесса мысленно усмехнулась: дело можно считать свершившимся, святой отец принялся торговаться. Вот только просто так и она делать ничего не будет. Сначала пусть епископ твёрдо пообещает ей то, ради чего его и приглашали.

– Вот только как нам быть с Божьим миром?

Женщина устремила на клирика взгляд, полный наивной чистоты: последний из Соборов, состоявшийся в Клермонте, не только подтвердил запрет «сожигать или разрушать жилища крестьян или клириков, их голубятни и сушильни, не сметь умерщвлять, бить, увечить крестьянина, раба и его жену, ни брать их и уводить, если они не сделали преступления». Он также пообещал строго карать за сражения в некоторые дни и недели, а также праздники. Главным же добавлением стало то, что по решению Собора теперь требовалось извещать противника о начале боевых действий за несколько недель. А вассалов у де Крона куда больше, чем могла набрать под свои знамёна де Муффи.

– Раз доказан злой умысел, де Крона первый нарушил Божий мир. А закон обязывает нас преследовать такого нарушителя даже в запретные дни. Дабы не ушёл виновный от наказания, – епископ встал из-за стола. – Деньги на ремонт храмов передадите казначею епископства. А я тем временем съезжу в Лютецию. Чтобы ещё раз проверить суть дела и удостовериться, что злой умысел на турнире точно был.

Баронесса тоже встала, поцеловала клирику руку. В душе горела дикая радость: получилось!

Епископ вместе со свитой прибыл в Лютецию, когда верующие только-только начали справлять пятую неделю от праздника Пасхи, выпавшего в этом году на середину апреля. Жилю про гостей из родных мест сообщил вездесущий Пьер, который, кажется, знал всё, что творится в огромном городе. Только что получивший степень магистра свободных искусств парень от слов приятеля отмахнулся. Ну да, ну, возможно, к свите пристал кто-то из земляков. Жилю-то что? Ему надо готовиться к поступлению на юридический факультет, а дальше – блистательная карьера. Библиотекарь герцога де Бурбона, которому старательный школяр-переписчик понравился, обещал рекомендации… И тем удивительнее было Пьеру две недели спустя застать друга за сборами в дорогу.

Увидев, кто заглянул, Жиль, не отвлекаясь от сборов мешка, начал объяснять:

– Купец один из родных мест приехал. С ним весть передать просили, да этот дурень только вчера озаботился. Отец у меня заболел, харкает. Поторопиться надо, как бы не…

Пьер кивнул, потом вдруг сказал:

– Я с тобой. Вдвоём и безопасней, и веселее.

– Ты-то с чего?

Друг в ответ только усмехнулся:

– А у меня тут с твоим профессором разногласия вышли. На тему Священного Писания.

Жиль понимающе кивнул: про состоявшийся неделю назад диспут, где мало кому известный молодой магистр свободных искусств Пьер Абеляр наголову разгромил уважаемого каноника профессора Гильома, университет Сорбонны гудел до сих пор.

– Во! Ты меня понимаешь. Мне тоже для здоровья будет полезно поискать другой университет. Хотя бы на год-два.

Чем ближе были родные места, тем больше Жиль торопил друга. Скорей, скорей! А вдруг они не успеют? Пьер на это только ворчал, что у него нет ни резвости оленя, ни выносливости лошади-тяжеловеса. И вообще, он – городской житель, поэтому как Жиль мчаться сквозь лес не может. Вот если бы они не стали сокращать дорогу, а шли по тракту… Жиль на это начинал ворчать ещё сильнее. Но день словно нарочно выдался безоблачный и жаркий, ручьев не попадалось, а воду оба выхлебали уже давно. Идти становилось всё тяжелее и тяжелее. Зато к вечеру из-за горизонта выползла сизая туча и, поблескивая и ворча, двинулась навстречу идущим. Как назло густой лес закончился, путники пробирались через заросшие кустами вереска старые луга. Но когда поднялся ветер и хлынул первый, ещё несмелый, дождь, до следующей спасительной полоски дубов оставалось совсем недалеко. Поэтому друзья кинулись напролом через доходившие до пояса кусты, уже не разбирая дороги, лишь бы скорее добраться до спасительной густой зелени.