Валерий Полуйко - Лета 7071

У порога кто-то неловко подбил Саве руку, чуть не вытряхнув шапку с серебром…

— Но!! — грюкнул Сава сапогом в зад этого нерасторопу. — Расступись! Деньги несу!

Кабатчик зажал бороду в ладонь, как нож, жирным, гадливым голосом хрипонул:

— Поди, Сава, вон! Вишь чаво!..

— Ты ин што? — шутовски раззявился Сава. — Умлел? Вона — поглянь! — и бухнул перед ним на стойку шапку с серебром.

— О-о!.. — протянул смачно кабатчик и отвесил треснувшую, с запекшейся кровью губу. Глаза его усмиренно прижмурились. Сава небрежно кинул ему за губу щепоть монет, кабатчик языком переправил их в рот, давясь слюной, сказал:

— Тады — что ж!.. Кой-кого вышибу, выслободю тебе место, Сава Ильич!

Пропуская мимо ушей крики и брань, посыпавшиеся на него со всех сторон, кабатчик с деловитой сосредоточенностью и невозмутимостью выкинул из кабака с десяток самых подгулявших, некоторых попересаживал, некоторых потеснил, но место Саве и его артельщикам все-таки нашел.

Не всем досталось место за столом, несколько артельщиков уселись на полу, под стенкой. Чуть поодаль от них, в углу, тоже на полу, сидел лохматый мужичина, спокойно посасывающий из выщербленного скопкаря не то медовуху, не то бражку… Лучина в этом углу давно догорела и погасла, и мужик, видать, был рад этому: он сидел, вжавшись в самый угол, в тень, скрывавшую его лицо, сидел молча, и, если бы время от времени не прикладывался к скопкарю, можно было подумать, что он спит.

Кабатчик, раздавая Савиной братии корцы, скосился в угол, посверлил мужика подозрительным взглядом, покривил недовольно губы, но смолчал, ушел, однако не успокоился… Притащив братину с медовухой, поставил ее на стол перед Савой, вновь повсмотрелся в угол — теперь уже зло и настырно.

— Ишь притаился!.. — хрипло сказал кабатчик и огляделся по сторонам, не то опасаясь чего-то, не то ища поддержки. — Уж не лазутник ли, а? Впервой вижу… Не бывало такого у нас ранее… Не бывало! Глаз у меня памятлив. Кто таков?

— Отстрянь от человека, — заступился за мужика Сава. — Какой он тебе лазутник?! Горе, могёт, у человека сталось. Садись к нам, добра человек, — позвал он мужика и высыпал из треуха на стол серебро. — Эх жа и гульнем ноне! Всю тоску и хмурь из души долой выпихнем!

— Ты, Сава, не встревай, — отмахнулся кабатчик. — Глаз у меня памятлив — не бывало такого у нас ранее. Кто таков, ответствуй! — задиристо, но не очень смело потребовал кабатчик.

— Добра человек, — спокойно ответил из угла мужик.

— А как лазутник?

— Вот дуролом!.. — гыкнул глумливо мужик. — Нешто я тебе сознался бы?!

— А как стрельцов кликну да в приказ?!

— Коль тебе дела иного нет, ступай кличь, — невозмутимо ответил мужик.

— Отстрянь от человека, — вновь вступился за мужика Сава. — Вишь, душа его по миру пошла! В страстях 152 152 В страстях — здесь: в горечи, в страданиях. он! Донеси ему взвару — я заплачу!

— Ты, Савка, не встревай!.. Пущай сказывает — кто таков и каким именем кличут?

— Крестил поп Иваном, да прозвали люди болваном! — отшутился мужик.

— Ты турусами не отъезжай! Приговорочки мы сии слыхивали! — не отступался кабатчик. — Мне указ даден: темных людишек высматривать и за строжи отдавать! Сказывай, именем каким кличут? — угрозливо потребовал кабатчик.

— Кличут меня Малюта, — ответил мужик.

— Ишь ты, — Малюта! Завсегда так: как меньшой в семье, так и Малюта… А по святцам как?

— То богу ведомо, а тебе ведать не пристало.

— Ишь ты, не пристало!.. — хорохорливо помотал головой кабатчик, но желание допытывать этого уж больно смелого и странного мужика у него отпало. Что-то зловещее и жуткое было в нем, в его затаенности, в его смелости, в его невозмутимости, — и кабатчик отступился.

— Лихо ты ево!.. — весело сказал Сава, заглядываясь на мужика. — Малютой, речешь, кличут? Пущай знает наших, Малюта! Ух, рюха! — глумливо погрозился он в сторону кабатчика и, схватив щепоть монет, кинул их на соседний стол. — Гуляй, братя, не жалей души! Ноне Сава в жиру, а назавтра — по миру!

Кабак загудел от восторга. Сава схватил щепоть побольше, кинул монеты к потолку. Поднялся переполох — все кинулись расхватывать деньги… Сава довольно избоченился, выпятил губы, глядя на эту жадную, пьяную возню, — глаза его стали блестящими, как моченая ягода.

— Будя, Савка, — вступились артельщики. — Не делены еще деньги.

— Свое раздаю! — пресек их Сава. — Наливай, братя, меду, праздничать учнем! Царю да царице радость, а нам — праздник! А колокола-то, колокола как играют! — Сава прислушался к долетавшему в кабак торжественному перезвону, перекрестился, с почтением сказал: — Се в Кузнецах, у Козьмы-Демьяна. Пров Иванов в звонарях тама! Пображничаем, братя, да пыдем Прова послушаем: люблю я, братя, гораздый звон.

— Эка, сыскал звонаря — Прова! — бросил кто-то Саве. — У Никиты-бесов мучителя, за Яузой — вон иде звону послушать!

Сава лакомо высосал корец медовухи, потаращил глаза, поплямкал губами, еще полез корцом в братину — выдул второй корец, утер губы, подмигнул в угол Малюте…

— Слыхивали и тот звон, — сказал он степенно и важно и вновь посмотрел в угол — перед новым человеком Сава особенно любил выставиться. — Еремейка — Деревянная нога в звонарях у Никиты. Верно? То-то! — напыжился Сава и вновь запустил в братину корец, но пить повременил — выговорил гордо: — Я жа тому Еремейке ногу-то делал, а ты указуешь, иде нам гораздого звону послушать!

Сава опорожнил корец и вновь глазами в угол — проверить, слушает ли его Малюта? Малюта довольно щурит свой зоркий глаз и уже не прячется в тень, не закрывается скопкарем: кроме Савы, на него уже никто не обращал внимания, а Малюте только это и нужно было.

Прибыл Малюта в Москву накануне рождения царевича, привез из Стародуба наместника Василия Фуникова да городского воеводу Ивана Шишкина, взятых им оттуда по приказу Ивана. По приказу Ивана пошел он и в кабаки — послушать хмельные разговоры черни. Трехдневные братчины, дозволенные царицей, пришлись очень кстати, да и Сава нынче подвернулся ему на удачу: такой болтун и панибрат и сам выболтает все свои три короба, особенно если пропустит с полдюжины корцов, да и других затравит…

Малюта выбрался из тени, подсел поближе к артельщикам — это польстило Саве. Он передал ему свой полный корец — Малюта не отказался, перелил в свой скопкарь медовуху, корец вернул Саве.

— А лихо ты его! — опять вспомнил Сава про кабатчика, потешенно скосоротился и, довольный собой, захохотал. Он уже начинал хмелеть: маленькие глазки задиристо запрыгали в глазницах, бритый подбородок и шея засочились потом — Сава истомно раздернул ворот рубахи.

— Слышь, Савка, а како ж серебро промеж своих делить станешь? Ты ж сверх пяти дюжин счету не ведаешь!