Валерий Полуйко - Лета 7071

— Сокрушим, государь! — сказал ему осмелевший князь Владимир. — Вели починать!

Иван встал на стременах, несколько минут внимательно смотрел на город. Над полоцким детинцем медленно поднималось знамя. Издали оно казалось маленьким лоскутком, взвитым в небо случайным порывом ветра, и вот-вот должно было быть унесено им, но лоскуток поднялся почти до середины неба и замер, словно приклеился к нему, как осенний измокший лист.

— Почнем, — сказал Иван, — но допрежь, по неизменному христианскому обычаю, пошлем им сказать, чтоб сдались подобру, на милость, без пролития крови и тяжкой порухи.

— Довойна знамя поднял над детинцем, — сказал Басманов. — Не примет он нашего слова.

— В том его воля. А я обычая не хочу порушить, — твердо сказал Иван. — Наряжайте гонца. Да быть ему почестней! Пусть видит Довойна, что шлем не простых, которых вызволять не станем, коль он не выпустит их от себя.

— Кого велишь — из детей боярских, из воевод? — спросил Басманов.

— Воеводу шлите, а с ним детей боярских.

— Тогда Пронского пошлем, — сказал Басманов.

— Пронского нельзя слать, — не очень твердо вступился за своего воеводу князь Владимир. — На нем вся моя дружина.

— А что, коли Оболенского послать?! — предложил Серебряный. — И в чести — князь и воевода… Молод токмо, да не со своего ума говорить станет — государево слово повезет.

— Шлите Оболенского, — согласился Иван. — Грамоту пусть о моих печатях везет. Обетует всем живот без плена, воеводе и архиепископу отъезд свободный с майном и семьями, а наемным, ежели они ляхи или иные чьи, — також свобода.

Серебряный и Морозов отправились снаряжать Оболенского к поездке в Полоцк, а Иван с оставшимися при нем воеводами объехал исполчившиеся полки и спустился к Двине, чтобы посмотреть на островок, о котором говорил ему Морозов.

На Двине посошники рубили проруби. Басманов спешился, сошел на лед, заставил прорубщиков измерить его толщину, вернувшись к Ивану, сказал:

— Лед не больно тяжел, но хорош — в две пяди… На Ловати в Луках был потоньше. Там легкий наряд без моста перетянули, а тут, мню, и тяжелый перетянем.

— Не спустит Довойна знамя, нынче и перетянем, — сказал Иван. — Все дальнобойные за Двину поставим и нацелимся на посад. На островок стрельцов посадим с легким нарядом. Стена перед ним невысока — через нее палить будут. Ладное место, будто для нашего дела как раз и устроено! Сколь от него до острожной стены? — спросил Иван у воевод.

— Полсотни саженей, не более, — первым ответил Басманов. — Средним зарядом — в самый раз!

— Поболе, — уверенно сказал Шуйский. От него до берега, поди, саженей пятьдесят — прямиком, да от берега до крайней прибрежной стрельницы еще, поди, пятьдесят!.. А стена от башни вон каким загибом идет по-над берегом!.. Видать, затон обходит?! Сто-полтораста саженей, не менее!

— И то ладно, — сказал Иван. — Нам, чтоб на сто саженей под стену подобраться, пять дней туры двигать надобно! А тут разом хоп! — и под стеной! И посад — как на ладони! А кто верней угадал, тому от меня нашеломник с рысиной пастью… Какой у Курбского был — помните?.. Покуда он не утерял его вместе с шеломом да чуть было и не с головой в здыбке с Радзивиллом — под Невелем! Ловок тот, дьявол, — чуть помедлив, добавил Иван с искренней завистью. — Сам на здыбки ходит! Копьем, рекут, управляется, как баба ухватом! Я б супротив него устоял, как мните? — вдруг спросил он и хитровато оглядел враз обнишкие, растерявшиеся лица воевод. — Копьем я не силен, — как бы выручая их, признался Иван, — а вот мечом?.. С мечом устоял бы?

— Тебе и думать про такое не в честь, государь, — сказал напыщенно князь Владимир, — а выходить на бой — и подавно! Что супротив тебя Радзивилл? Хоть и первый пан в Литве, а все ж — холоп Жигимонтов!

— Храбрый воин царю под стать! — усмехнулся с прежней хитроватостью Иван. — Ибо храбрость царственна, а трусость мерзка!

Через Двину, во вздыбах всколотого копытами льда, шалым наметом несся всадник. Первым заметил его Басманов.

— Никак гонец от Горенского, государь?!

Всадник, не придерживая коня, с ходу метнулся на снежную крутизну берега, выскочил наверх — шагах в двадцати от того места, где стоял Иван с воеводами, и, видать, в самое последнее мгновение узнав царя, на полном скаку соскользнул с седла в снег. Конь унесся в поле, а всадник бегом, утеряв шапку и рукавицы, припустил к Ивану.

— Государь!.. Воевода Горенский… велит… сказа… — заглатывая вместе с воздухом слова, стал кричать он, еще не добежав до Ивана, — …войско литвино… приближ…о…сь… и, не зади… ась… пошло… в отступ!

— А ну прочти «Богородицу»! — строго приказал Иван.

— Богородица… дева, радуйся, — испуганно забормотал гонец, — благодатная Мария, господь с тобой… Благословенна ты в женах… и благословен плод чрева… твоего… яко Спаса родила… еси душ наших… Аминь!

— Теперь «Отче наш»!..

Вконец потерявшийся гонец, уставив на Ивана неподвижные глаза и стараясь не исковеркать ни единого слова, почти без запинки прочел молитву.

— А теперь говори, что повелел тебе воевода?

— Воевода велел сказать тебе, государь, что войско литвинов приближилось, постояло малехо и, не задираясь, пошло в отступ.

— То нам в угоду! — довольно буркнул Иван.

— Воевода велит спросить тебя, государь: гнаться за литвинами иль пущай тикают?

— Что ль мы на охоту за зайцами пришли сюда?! — серьезно сказал Иван, но голос его еще более смягчился. — Что ответим Горенскому, воеводы?

— Ты уж ответил, государь, — сказал Басманов.

— А может, шуганем литвина? — неожиданно загорелся князь Владимир. — Выдерем ему хвост!

— На что нам синица? — опять сказал Басманов. — Нам журавля добыть надобно.

— Верно! — согласился Иван и кинул взгляд на вьющееся над Полоцком знамя. — Пусть на месте стоит воевода, — сказал он гонцу, — и дозорит литвина, чтоб не подкрался нежданно. Нам от Двины безопасно должно быть!

Вернувшись из объезда, Иван стал ждать возвращения Оболенского… Спешился, но в шатер не пошел, остался с воеводами. Молчал — нетерпеливый, обеспокоенный, страшный своим молчанием и нетерпением.

Из шатра, стоявшего рядом с царским, вызырнул Темрюк. Порыскал, порыскал глазами, попригляделся к Ивану — спрятался: видать, почуял, каково там с ним воеводам, и решил отсидеться в шатре.

Федька с Васькой вовсе не показывались… Как утром обрядили Ивана в доспехи, проводили в объезд, так больше из шатра и ни шагу. Сидели, затаившись, — ждали… Федьке хоть и не по нутру была такая нудиловка в шатре, но терпел: понимал он, что всякий бесполезный, праздный человек, вертящийся в такое время на Ивановых глазах, непременно обозлит его.

Васька подглядывал из-за полога шатра, весело шептал Федьке: