Валерий Полуйко - Лета 7071

— Воеводы!.. Не поехать ли нам поглядеть, как будут топить израдников?

Левкий с восторгом вылупил на Ивана глаза. Тысяцкие и дворовые воеводы тоже подняли восторженный галдеж, но за большим воеводским столом было тихо — именитые молчали.

— Так что ж, воеводы?.. — Иван через силу улыбнулся. — Царским приглашением гнушаетесь? А может, зрелище такое не по вас?

— Пир нам более по душе, — громко сказал со своего места Серебряный — сказал спокойно, бесстрастно, не выдав Ивану ни единого своего чувства. — Но и приглашение твое нам не в тягость. Вели встать из-за столов, и мы последуем за тобой.

Шуйский с Пронским обкосили Серебряного презрительными взглядами, но смолчали, только Щенятев что-то буркнул себе под нос и отсел на самый край стола.

— Тогда — последнюю чашу, воеводы! Поди, уж брезжит?!

Последнюю чашу выпили молча — и будто отрезвели от нее: все стали какими-то сосредоточенными, серьезными, замкнутыми, каждый старался быть незаметным, старался не выделяться, но не настолько, однако, чтоб казаться мешкающим, выжидающим или хитрящим. Царские глаза были всевидящи, и никто не хотел привлекать к себе их жестокий, испытывающий взгляд.

Из-за столов встали не дружно, но споро, не засиживаясь, не утягивая поясов, не оправляя кафтанов, не углаживая бород… За воеводским столом остался только один Щенятев — сидел отрешенный, с тяжелой истомой в плечах.

— Ты что же, Щеня?.. — уже от порога спросил Иван. — У тяжелел от хмельного?

— Дозволь мне остаться, государь, — привстав с лавки, спокойно и твердо сказал Щенятев.

— Не на брань мы идем — на прохладу!.. — Иван оглядел столпившихся перед ним воевод. — И указу моего никто не слыхал! Верно иль нет, воеводы?

Воеводы согласно гуднули в ответ.

— Пошто ж тебе мое дозволение — на волю твою?! — вновь, с ехидной издевкой, обратился Иван к Щенятеву. — Оставайся, коль тебе завабней приятельство братин да облизанных блюд.

От градницы, через город и посад, Иван ехал в санях вместе с князем Владимиром и Левкием, а за острогом, по выезде из ворот, пересел в седло.

Светало. Мороз выстудил воздух до хрупкости — он трескался при дыхании. На Двине паровали проруби. Белесая марь застилала всю реку.

Подъехали к реке. Иван высмотрел на берегу положину, спустился по ней на лед. Вслед за ним осторожно спустились сани с князем Владимиром и Левкием. Воеводы остались на берегу.

— Ну, где израдники? — вертнулся в седле Иван. — Поп, тебе говорю!

— Уж тут, государь… В полночь еще велел свести их к ледницам… Темрюшка старшой стережет их с черкесвой, — пропел ублажающим голосом Левкий, выставив на мороз из-под шубы одни только губы. — Заждем часец дробный 111 111 Дробный часец — десять минут. … Мрява изыдет, проглядней станет.

— Душа из тебя изыдет! — бросил насмешливо Иван, видя, как старательно Левкий прячет себя от мороза.

— Измерзся дюже ныне, государь, — жалобливо вздохнул Левкий. Лютая ночь, а аз ея прокатал всю без обогреву и опочиву.

— Своей волей прокатал!

— Божьей, государь!..

Иван отвернулся от Левкия, тронул коня, отъехал на несколько шагов. На середине реки, сквозь разжижавшуюся рассветную пепелесость, в белых заклублинах пара завиднелась кучка людей. Иван направил туда коня. Сани с Владимиром и Левкием медленно двинулись следом. Воеводы, чуть помешкав, тоже спустились на лед и поехали к середине реки.

Иван наехал на прорубь, на самый ее край, — конь испуганно всхрапнул, попятился… Черная дымящаяся вода, окаймленная по низу проруби тонким, узорчатым ожерельем свежей наледи, легонько пошевеливалась и как-то странно всплескивалась как будто всхлипывала..

— Эй, кто там прет без разбору? — крикнули из-за проруби.

Иван пыхнул в усы белые струи, хлестнул коня плеткой, быстро объехал прорубь. Навстречу ему кинулся кто-то в длиннющей шубе, волочащейся за ним рыжим клином, — видать, с чужого плеча, — в барашковой кучме 112 112 Кучма — вислоухая меховая шапка. , заиндевелой так, что нельзя было понять, какого она цвета, с сулицей в руке… Иван уже замахнулся плеткой, но человек вдруг метнулся под ноги его коню с отчаянным выстоном:

— Государь!.. Государь!.. Не признали тебя! Не гневись, государь!

— Не пугай коня… Отступи! — Плетка в руке Ивана поуспокоилась; он подобрал ее хлыст к рукояти, ласково погладил ею коня по холке. На отступившего человека не глянул даже, будто того и не было вовсе.

Скользя и падая — чуть ли не на четвереньках, — к Ивану спешили остальные. Не добежав шагов пяти, свалились на колени и позамерли обмякшими хохластыми комьями. Из-под нахлобученных треухов и малахаев торчали только одни смерзшиеся клины бород, похожие на засохшие, измасленные кисти.

— Тако-то вы встречаете царя, — с надменной укоризной сказал Иван. — Как холопа — распутным 113 113 Распутное — здесь: уличное, грубое, от слова распутие — улица. криком! Небось во хмелю, как ярыги кабацкие?! А как я вас всех извелю — в прорубь?! И тебя, Темрюк! — высмотрел Иван под одним из малахаев блестящие, черные глаза старшего царицыного брата. — Тебе-то уж не пристало слепым быть: в моем доме живешь и корм мой ешь! И молчи, не оправдывайся! Где подлые? Подымись и указывай!

— Да вон же они, государь!.. — поднявшись с колен, виновато и удивленно проговорил Темрюк, указывая рукой на противоположный берег.

Только теперь Иван разглядел скучившихся у противоположного берега людей. Они были раздеты до исподнего, а некоторые — вовсе донага, и их белые рубахи и тела сливались с белизной льда, с белизной заснеженного берега — потому-то Иван и не мог поначалу разглядеть их в белесой, загустевшей морозной мгле, покуда рассвет не иссосал ее.

— Поуспели уж и ободрать, — с издевкой и не без злобы бросил Иван. — Ретивы!.. До полезного дела были бы так сноровны, как до грабежа.

— Пошто же добру зря изгибать, государь? — громко сказал какой-то мужичина, охлобучившийся двумя шубами, не то ратник, не то посошник, видать, не робкого десятка. — Нам добро то…

— Молчать!! — вскрикнул бешено Иван. — Как посмел ты, мерзник?! Как посмел?! Темрюк! В прорубь его!.. В прорубь! В прорубь!

Темрюк и еще несколько человек схватили мужика, потащили к проруби… Мужик уперся, но тут же и сник. Возле самого края проруби тащившие чуть замешкались, и мужик успел крикнуть:

— Господи, смерть примаю!.. Возьми меня!

— Стойте! — крикнул Иван, но мужик уже полетел в прорубь. Черная вода тяжело взболтнулась, выплеснулась на лед черными брызгами и мгновенно застыла на нем блестящими крапинами.

— Бог примет его, государь, — сказал умиротворяюще Левкий, вылезая из саней и подковыливая поближе к Ивану. — Дерзок был смерд, но христианин истинный — с именем господним отшел в его пределы.