Валерий Полуйко - Лета 7071

На полу шевельнулась девка, приподнялась на локтях, медленно повела вокруг глазами… Увидела Ваську — память враз вернулась к ней. Она рванулась в сторону, наткнулась на стену, затравленно вжалась в нее…

— Ступай прочь, — буркнул ей Васька и тоскливо сморщился.

Девка поднялась, оправила рубаху, шагнула к двери, а Васька, скосившись на нее жадной косиной, не удержался, перехватил ее у двери и неловко поцеловал в губы.

Даже хмельной сон Ивана был чуток и тревожен. Стоило Федьке Басманову подойти к его изголовью, как по его лицу тотчас пробежала легкая дрожь, и под веками качнулись крупные голыши глаз.

Федьку страшила эта необычайная чуткость Ивана, Ему всегда казалось, что к этому причастны какие-то иные силы, неземные и нечистые… Он и сейчас с жутью подступил к нему: горло тяжело забило комом… Федька хотел кашлянуть, но получился стон.

— Цесарь… Человек к тебе.

— Какой человек? — не открывая глаз, зло спросил Иван.

— Старицкий дьяк. Дело у него…

— Вышвырни его вон, — выцедил сквозь стиснутые зубы Иван.

— Дело у него, — не отступался Федька. — Больно важное, цесарь!

— Вышвырни его! — подхватился Иван и выпучил глаза.

Федька попятился к двери… Иван в ярости порыскал глазами, ища, чем бы запустить в Федьку, — Федька покорно ждал, но под рукой ничего не было, и Иван, скрипнув зубами, опустился на подушки.

— Что за дело? — спросил он глухо.

— Хочет дьяк о крамоле известить… Вызнал он лихие дела Офросиньины. Я пытал его, да отрекся он от меня. Хочет лише тебе в глаза поведать.

— Приведи, — так же глухо сказал Иван и, поднявшись с подушек, сел на постели, свесив к полу свои длинные ноги.

Федька ввел дьяка. Дьяк опустился на колени, припал лбом к полу.

— Встань, — раздраженно сказал Иван. — Ты потревожил мой сон не затем, мню, чтоб изводить меня своими коленопреклонениями?! Говори… Я слушаю тебя.

— Неправды великие измышляют на тебя, государь, в доме сем! Офросинья-княгиня воздух дорогоценный шила в Троицкую обитель… На воздусе том писано шитьем: «Сии возд ух сделан повелением благоверного государя Володимера Андреевича, внука великого князя Ивана Васильевича, правнука великого князя Василия Васильевича Темного». И возд ух тот она мигом на глаза кажет, вот, деи, кто государь истинный, и подучает шепотников словами теми… Како мне, слуге твоему, таковое в ум не взять да не раздумать — на добро иль на лихо сие деется?! Да како мне, раздумав, глазам твоим таковое не явить?!

Иван слушал дьяка, вонзив растопыренные пальцы в свое лицо: два оголенных глаза, словно выдавленные из глазниц, страшно смотрели из узких просветов между пальцами, но еще страшней была его тень на противоположной стене, на которую нет-нет и поглядывал дьяк. Должно быть, эта страшная, уродливая тень, шевелящаяся от колеблющегося пламени единственной горевшей в спальне свечи, вызвала в дьяке какие-то иные чувства и мысли — совсем не такие, с какими он пришел сюда, и он вдруг умолк.

— Что, дьяк?.. — отняв руку от лица, усмехнулся Иван. — Никак заколебалась твоя совесть?! Жалеешь, что пришел ко мне? Мнишь — не то войдет в мою душу, что ты хотел бы?! Боишься, что злобу вселишь в мою душу и она ослепит меня?

— Боюсь, государь, — прошептал дьяк.

Иван болезненно хохотнул…

— Мнишь — лише сейчас придет в мою душу злоба?!. И ты первый вселишь ее в меня?! Ты принес каплю…

— Капля море переполняет, государь…

— Ступай прочь от меня, — насупился Иван. — Ступай, коль душа твоя праведного зла страшится! Мне не потребны доносчики. Ступай!

Дьяк понуро пошел к двери… Федька Басманов выжидающе замер. Знал он, как безмерно притворен царь, и не верил, что он на самом деле намерен отпустить дьяка. Этот дьяк, так искренне преданный ему и каким-то чудом уживающийся в Старице, где преданность царю негласно считалась изменой князю, мог стать для Ивана как раз тем человеком, о котором он постоянно мечтал, вспоминая и нередко рассказывая Федьке о дьяке своего отца — Яганове, которого тот держал в Дмитрове, в уделе своего самого злонамеренного брата Юрия. Этот дьяк не только сам вынюхивал крамолу в уделе князя Юрия, но и склонил к измене многих его служилых людей, от которых дознавался обо всех изменных делах и задумах удельного князя. Благодаря этому дьяку Василий довольно легко справлялся со своим непокорным братцем и до конца своей жизни держал его в узде.

Иван так восхищался этим хитрым и ловким дьяком, что даже доносы его князю Василию держал при себе, вынув их из великокняжеского архива, и время от времени перечитывал. Теперь и ему представлялся случай заиметь такого человека в Старице. Пусть не во всем равного тому, но, несомненно, верного и смелого, который может служить Ивану не за страх и не за деньги… Только такую службу ценил Иван и только такой службы хотел бы от этого дьяка, и, вероятно, потому и повел себя с ним так, что хотел получить от него в заклад его душу.

Федька заметил быстрый взгляд Ивана, брошенный в сторону уходящего дьяка. Дьяк замер, словно почувствовал этот взгляд, медленно обернулся.

— Душа моя изгниет, государь, коли будет стоять осторонь… Дозволь служить тебе честью и совестью.

— Скажи свое имя, — с прежней суровостью приказал Иван.

— Савлук, государь, сын Иванов…

— Службы твоей, Савлук, принять не могу, ибо писано: не может слуга служить двум господам… Служи моему брату, как служил, но, ежели станется тебе прознать о крамоле иль об иных каких злых делах, поступал бы ты как истинный христианин, и воздастся тебе сторицею. — Иван помолчал, словно для того, чтобы дать дьяку время осознать все сказанное им, и со вздохом добавил: — А за навет голову отсеку!

— Истинно, государь, — согласно преклонил голову дьяк. — Да кой мне прок поклепы возводить?

— Не грешит, кто в земле гниет, — сказал Иван.

— Истинно, государь. Да удержит меня господь от преступления заповеди его. — Дьяк клятвенно окрестился.

— Будешь нам каждого месяца грамотки досылать, — враз изменив тон, повелевающе и сухо сказал Иван. — Через ямских людей московских… И делал бы сие неоплошно. Ежели станется сполошность какая — скакать тебе в Волок, в Звенигород или в Рузу, там дьяков моих поискать, а наместников сторониться.

— Разумею, государь!.. — Дьяк преданно и восхищенно посмотрел на Ивана, медленно осел на пол и поцеловал его босые ноги.

Иван спокойно вынес эту дьяческую благоговейность, повелел ему подняться, бесстрастно спросил:

— Более тебе нечего сказать мне?

— Скажу, государь… — Дьяк привздохнул: видно было, что он решается сказать Ивану что-то очень важное. — Много всяких людей наезжает в Старицу… Новгородцы ин — непереходящие гости в княгининых палатах. О чем она с ними говорит, о чем свечается 122 122 Свечаться — совещаться, условливаться. — не ведаю… А вот намеднях заезжал в Старицу твой боярин большой — Челяднин… Всю ночь княгиня взапертях с ним сидела… Да, знатно, проникло чье-то ухо в их говорю, бо п одню и ввечеру поднялся средь челядных… дурной шепот…