Аркадий Савеличев - Генерал террора

— С прибытием всех вас в Ярославль!

— И вас, милый Флегонт, — обнял Савинков единственного, после смерти Патина, своего адъютанта.

— Вы как с плац-парада, юнкер, — полковник Перхуров пожал ему руку. — Как это вам удаётся?

— В вашей приёмной переоделся, господин полковник. Не идти же представляться в рыбацком рванье!

— Правильно, — согласился и Савинков. — Выпейте с дорожки, — подал он хрустальный, возможно, ещё губернаторский бокал. — Выпейте — и покрасуйтесь перед нами... ну, скажем, пятнадцать минут. Потом мы все разбегаемся по своим делам. Наш дипломат Александр Аркадьевич отправляется в Москву, чтобы от моего имени пошевелить оставшихся там членов «Союза», поразведать настроения бездельничающих дипломатов, а заодно и пропавшую жену поискать...

— Жена не пропадёт, — снова легкомысленно заметил Деренталь.

— Не перебивайте, Александр Аркадьевич, — недовольно остановил его Савинков. — Значит, Деренталь — в Москву, Клепиков — в Казань...

— Каза-ань?.. В разгар сражения?! — невольно вырвалось у юнкера.

— Я же сказал — не перебивать! Да, Казань. Предупредите наших, что я туда же отправляюсь. Вы — галопом, я — шажком. Вниз по течению. Маленько задержусь в попутных городах — надо, надо поругаться! Вам — без ругани, быстро и скрытно. Так что через пятнадцать... уже через десять минут, — вытащил он свой серебряный брегет, — вам придётся снова вздеть на себя пролетарское рванье. Такие дела, юнкер. Вопросы есть?

— Нет, — потупился Клепиков.

— Нет, — повторил беспечальный Деренталь, снова наливая себе на дорожку.

Разогнав в разные стороны своих ближайших друзей и помощников, Савинков и сам с вечерними сумерками сел в лодку, с двумя данными Перхуровым провожатыми, и оттолкнулся вёслами от ярославского берега. Рыбак. Просто потёртый жизнью рыбарь, исповедующий заткнутую паклей самогонку. Даже брезентуху свою маленько облил. Чтобы на случай проверки хорошо пахло. Не сигарами же! Да и проверяющих иногда не мешает угостить. Сам он, не опускаясь до вонючей самогонки, ограничился прощальным бокалом шампанского... и хлопнул хрусталь о пол.

Полковник Перхуров с пониманием воспринял его прощальный жест. Дорога предстояла дальняя и опасная.

В этот прощальный час было тихо. Странно, даже на волжском мосту не стреляли.

Проводив Савинкова в Казань, Перхуров вызвал своего заместителя, полковника Гоппера. Спросил без обиняков:

— Как вы думаете, сколько продержимся?

Гоппера не удивило, что Перхуров, по существу, и не планирует бесконечно удерживать Ярославль. Было очевидно — его придётся сдавать; весь вопрос — сколько они дадут времени собиравшейся в Казани новой белой армии, а может, и союзничкам, которые никак не раскачаются. Чего бы стоило, поднявшись вверх по Двине, перерезать дорогу на Петроград! Северное направление оставалось самым тяжёлым; оттуда, через Тихвин и Вологду, напирали большевики. Бронепоезд, застрявший на разобранных путях под Рыбинском, мало успокаивал; со стороны Вологды шёл более тяжёлый и грозный блиндир, на котором красные начертали имя своего вождя: «Ленин». Никакие диверсионные группы к нему подступиться не могли. Его окружали сплошным конвоем, справа и слева, латышские полки: 6-й Тукумский и 8-й Вольмарский. Вместе с Вольмарским полком во главе Сводной роты латышских стрелков шёл заместитель Дзержинского — Ян Петерс. Этот выжигал и вырубал всё на своём пути.

Командующему всей северной армадой Геккеру были приданы и рабочие отряды — Вологодский, Галичский, Буйский, Любимовский; целая команда военлётов и военно-санитарный поезд. Приходилось отдавать должное Геккеру: победа под Рыбинском не вскружила ему голову. Он переметнулся со своим штабом севернее Ярославля; оттуда нажимал. Понимал, что полковники Перхуров и земляк Гоппер будут держать Ярославль до последнего — в надежде на архангельский десант и помощь с низовой Волги. Разведка красных тоже работала: не от трусости же Савинков оставил Ярославль на руках своих полковников, а сам пустился собирать новые силы. Геккер торопился:

— Ярославль должен быть взят в три дня!

Но прошла неделя, пошла вторая — город держался. Без бронепоездов и, по сути, без артиллерии. Красные войска, наступавшие с другой, московской стороны, ничего не могли поделать. Застряли ещё в дремучих, непроходимых пригородах; каждый дом там становился крепостью. Перхуров держал круговую оборону. Прорвать её могли только с Волги, по железнодорожному пути. Медленно, скрипуче, под гром всех своих блиндированных башен, но всё-таки продвигался к Волге, напирал самый опасный таран — «Ленин».

Гоппер убеждал:

— В Заволжье нам не удержаться. Силы растянуты, нас обтекают со всех сторон. Надо переносить оборону на этот берег.

Перхуров долго молчал, взвешивая на утлых весах очевидное.

— Переносите, — наконец согласился он. — По всем военным понятиям мост надо бы взорвать, чтобы предотвратить прорыв бронепоезда...

— Я не могу отдать такой приказ. Я латыш. Мои земляки и без того наследили на российской земле... Латыш Геккер, латыш Петерс! Целые латышские полки!

— Я русский, но я тоже не отдам варварский приказ. Такой мост! Это ж не в Галиции, не в Австрии мы воюем — мост связывает с Москвой весь север России. Давно ли с таким восторгом открывали железнодорожное сообщение с Архангельском! Это уже на моей памяти — памяти восторженного юнкера...

— И на моей...

— Значит, будем держать мост... на одних пулемётах, без артиллерии?

— На штыках, если потребуется!

— По-олноте, дорогой Карл Иванович. Сами знаете, штыками мост не удержать. Сколько можете сосредоточить пулемётов?

— Не больше пяти.

— Ну, это уже кое-что. Надо выдвинуть их на парапеты, за фермы моста. Прямая цель, да и укрытие за мощными балками.

Полковник Гоппер ушёл к своим частям, закаменело вцепившимся в заволжский берег. Его земляк Геккер не прекращал атаки ни днём, ни ночью. Под прикрытием бронепоезда изматывал не только воинские, но и физические силы защитников. Стояла жара, хорошей воды не было; стекавшие в Волгу ключевые ключи и колодцы уже были под огнём, а каждый поход к реке, по открытому взбережью, оборачивался неизбежными потерями. Гоппер запретил днём ходить к реке — только ночью.

Нынешней ночи он ожидал нетерпеливо и по другой причине. Переходить на городской берег? Как ни называй и ни оправдывай — это отступление. Потерь при отступлении бывает даже больше, чем при наступлении. Он велел своему адъютанту:

— Господин Ключников, устно, через вестовых, разошлите приказы всем командирам: на час ночи отход через мост. Скрытно! Порядок отхода я сейчас рассчитаю...

Он погрузился в невесёлые расчёты. Адъютант Ключников ожидал. У него не было ни воинского звания, ни воинского образования — просто профессор Демидовского лицея. К нему могли и так обратиться: «Господин профессор!..» Но он это в ярости воспретил. Теперь для него «господин Ключников» — было нечто вроде «поручика». Он добросовестно исполнял поручения; и на том спасибо, что признавали. Но за две эти недели, что они валялись под снарядами на волжском берегу, «господин Ключников» тоже кое-чему научился. Спросил, как поднаторевший в воинском искусстве служака: