Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Он не забыл ни одной подробности. В тот день, когда французские офицеры появились с кокардами в честь тройного союза — широкая полоса в честь Франции, другая, поменьше, красного цвета в честь Испании и еще одна, черная, в честь американцев, — они наблюдали два варварских ритуала, которые произвели необыкновенное впечатление на Джона, а Ибаньеса заставили размышлять о том, что, пусть даже только однажды, он должен признать справедливость слов отца Фейхоо, который из своего гостеприимного Овьедо возражал против первого ритуала, всегда казавшегося Антонио естественным и справедливым вплоть до того дня.

Первый обычай относился к казни отцеубийц: их бросали в море, заключив в бочку, куда помещали также жабу, змею, собаку и кошку. Во втором случае речь шла о выдворении из города женщин, ведущих развратную жизнь: они обнаженными, с обритыми головой и бровями, а также лобком, сидели верхом на лестнице, которую выносили несколько мужчин. Их выносили за городские стены под оскорбительные выкрики, наглый смех и непристойные комментарии толпы. Последний обычай Антонио одобрял уже гораздо в меньшей степени, ему это казалось варварским: разве эти девушки не выполняли неоценимую общественную функцию, особенно важную в таком крупном приморском городе, как этот, разве не сожительницы часто выступали в качестве самой твердой опоры, скрепы многих брачных союзов, находившихся на грани краха?

В тот день под влиянием какого-то странного побуждения, раздраженный критическими высказываниям Адамса, Антонио был уже готов поднести руку к его гениталиям с решительным намерением как можно сильнее сжать их, но в последний момент довольствовался тем, что разъяснил ему, что приговоренный в момент помещения в бочку был уже мертв и что собака, кошка, жаба и змея были не чем иным, как рисунками на круглом брюхе бочонка, сделанными в память о давно ушедших в прошлое временах. В любом случае вид процессии, спускавшейся по улице Забвения к морю, которое в те времена было совсем близко, производил сильное впечатление. В тот день вдоль обочин стояли сотни любопытных, толпившихся в предвкушении интересного зрелища. Относительно того, что делали с проститутками, Ибаньес ничего не сказал. Он лишь молчанием выразил свое согласие. Этот обычай ему тоже не нравился, но таким безмолвным способом он еще и подавил стремление сжать мошонку своего нового друга.

Он так рассердился, что в какой-то момент его стало раздражать стремление Адамса все подмечать, тут же подвергая критике, с которой Ибаньес не желал соглашаться, особенно в тот день, когда то ли вчерашний ужин не пошел ему на пользу, то ли он просто встал не с той ноги, но все, что до этого ему нравилось в бостонце, теперь представлялось вздорным. Адамс с неудовольствием отметил, что в Ферроле почти нет повозок, фаэтонов, кабриолетов или даже каких-либо крытых двуколок, а также лошадей, а те, что были, очень низкорослые; что ослы, мулы и прочие вьючные животные тоже казались крохотными, вне всякого сомнения, потому, что им давали пшеничную солому, а не сено, как в Массачусетсе. Ругал Адамс и этот мрачный день, и то, что мужчины, женщины и дети из народа, простолюдины, ходили по улицам голоногие и босые. Он критиковал все подряд, безжалостно и безостановочно, устав от пустого пребывания в Галисии, устав от дождя и сырости, устав от холода, как будто в Новой Англии никогда не шел снег и это был сущий рай. Но, несомненно, в большинстве своих оценок янки был совершенно прав, и вызываемое им неудовольствие сторицей компенсировалось для нашего героя возможностью присутствовать при беседах, которые Джон Адамс вел с теми, кому впоследствии суждено было стать личными друзьями Антонио, за что он остался навеки благодарен американцу.

Французский консул и мистер Линден, ирландец, открывший математическую школу, во время этих бесед не раз высказывали убеждение большинства жителей Ферроля относительно того, что американская революция служит для испанских колоний плохим примером и представляет опасность для интересов Испании в целом. Это, несомненно, был очень интересный разговор. Как они утверждали, феррольцы опасались, что Соединенные Штаты лелеют амбициозные мечты и, движимые духом завоевания, попытаются присоединить к своим владениям Мексику и Перу. Консул даже процитировал мнение Рейналя [91] Рейналь Гиойм (1713–1796) — французский историк и философ. о том, что интересы европейских держав не должны допустить, чтобы Северная Америка обрела независимость.

— Мы, американцы, ненавидим войну, — ответил со всей горячностью Джон Адамс, — наши цели — это сельское хозяйство и торговля, и основной интерес Европы должен состоять в том, чтобы поддерживать с нами мир, по крайней мере до того, как наша страна будет полностью заселена.

Затем, под внимательным взглядом Антонио, он стал пространно излагать свои соображения по поводу того, что война и завоевание лежат вне сферы их интересов, ибо внимание североамериканцев направлено на источники процветания страны, на промышленность и накопление богатств, а также на торговлю. Слушая его, Антонио получил большое удовольствие.

Джон, с которым он с тех пор поддерживал интенсивную переписку, критиковал Рейналя — ссылаясь на тех, кто его цитировал, — за то, что тот высказывался против обретения независимости Соединенными Штатами, ибо легко можно было доказать, что это послужило бы на благо всем странам, разумеется за исключением Англии, и, вне всякого сомнения, благотворно сказалось бы и на всем сообществе. Ибаньес, однако, вынужден был признать, что он в значительной степени разделял мнения феррольцев, и нечто смутно предостерегало его относительно недавно завоевавших независимость стран.

— Господство Испании над ее колониями, — доказывал Джон уже более спокойным тоном, — всегда осуществлялось таким образом, что испанцы никогда не пытались и не будут пытаться навязывать те кардинальные нововведения, которыми Англия спровоцировала мятеж в своих владениях.

Антонио молча выслушивал эти утверждения, толком не понимая, имеет ли Адамс в виду технические или культурные усовершенствования или же собственно управление, то есть учредительные меры. Поэтому он не осмелился оспорить его и продолжал хранить молчание, вспоминая о том, что было сделано францисканцами в Техасе, и об университетах, открытых в Америке испанским правительством, пока в нем вновь не пробудилось внимание, вызванное любопытством, в тот момент, когда Адамс убеждал своих собеседников:

— Испанская конституция такова, что она позволит погасить первые же искры недовольства и подавить в зародыше любые народные выступления.