Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

День 15 февраля 1788 года все еще был жив в его памяти. Именно в этот день разрешения были наконец получены, и тогда же он направил королю прошение, которое удивительным образом совпало по времени с документацией, направленной в свою очередь Альваресом Браньей-и-Брабо относительно строительства двух литейных цехов в Оскосе, в горах, откуда он был родом. Он узнал об этом из письма, датированного 19 апреля, которое Франсиско Перес де Лема, помощник Флоридабланки по этим вопросам, направил Бернардо Фелипе, как только было принято решение о литейных производствах в Оскосе, а Бернардо Фелипе тут же написал ему, воспроизводя записку, которую Перес де Лема приложил в свое время к посланию, направленному Флорида-бланке, доводя до его сведения, что «хотя прошение Ибаньеса имеет поддержку в докладах города Мондоньедо и епископа оного, приходского священника и крестьян окрестных селений, и несмотря на то, что Ибаньес всячески избегает иметь дело с богатыми и могущественными гражданами страны, дабы не погрязнуть в тяжбах, при всем том мнение мое таково, что это Представление следует передать в Совет, дабы оный рассмотрел его в присутствии прокурора и дабы по представлении документации испросил бы мнения его величества относительно того, что он находит подобающим, избегая, насколько сие возможно для удачного завершения дела, любого нового вмешательства сторон; ибо нет надобности выслушивать заинтересованных лиц, коль скоро оные добровольно изъявили свое согласие».

Прочитав это послание, Антонио в свою очередь отправил его брату Венансио, признавшись, что от него ускользнул истинный смысл сего претенциозного и весьма замысловатого краснобайства, по его мнению уж слишком изысканного. По этой причине он сопроводил сию бумагу постскриптумом, в котором выражал свое недоумение по поводу столь замысловатого стиля, не лишенного высокопарности, весьма свойственной Пересу де Леме, а также свое беспокойство, ибо из чтения записки следовало, что при дворе уже было известно о его сложных отношениях с дворцовыми идальго, на которые неявно намекала записка, рекомендуя не придавать им значения, ибо он уже располагал разрешением жителей той горной местности, хотя и не всех, кто был в этом заинтересован. О, проклятая страна, в которой все постоянно надо читать и перечитывать по-новому, заключать соглашения и менять принятые решения, выслушивать бесконечные «ктокомучтосказал» и ожесточенные замысловатые перебранки, которые ни к чему не приводят! О, эта отвратительная писулька, в которой под прикрытием мнимой игры в его пользу представлена реальность, полностью противоречащая идее устройства фабрики! Никто не смог бы сказать о Пересе де Леме, что он не высказался в поддержку создания производства, но также никто никогда не смог бы заявить, что он не предупреждал о неудобствах и противодействии, которые могло принести это строительство.

Антонио вновь остановился и приказал, чтобы его спутники продолжали путь, а он вскоре их догонит. Он вновь хотел ненадолго остаться один, усевшись на этот раз на невысокой скале, возвышающейся над рекой Шункос, немного ниже того места, где он в свое время возвел запруду, и сразу за тем, где намеревался установить мельничный жернов, чтобы перемалывать полевой шпат, кварц и белую глину для получения силиката алюминия, необходимого для производства фаянса, который он будет метить тем же х, которое в детстве вырезал на стволе дуба в Феррейреле. Ему показалось, что это еще одна остановка на горестном пути мученика, которым он шел с 30 апреля, поглощенный восстановлением собственной жизни, отдавшись на волю воспоминаний, с тем чтобы воскреснуть из них в конце печального странствия.

Скала расположена как раз над большой мельницей, полукруглые арки которой возвышаются над водной поверхностью. Его спутники долго противились, прежде чем выполнили то, что он им велел, уверяя, что отнюдь не безопасно оставаться там одному, без охраны, когда еще так мало времени прошло после восстания. Но он не дрогнул. Распахнул кафтан и продемонстрировал два огромных пистолета с взведенными курками, способных вселить страх в кого угодно.

— Пусть только подойдут, я тут же кого-нибудь уложу, — только и сказал он. Затем уселся там, где и собирался. И вновь углубился в воспоминания.

19 марта того же года сто двадцать три жителя Серво, Лейро, Вилаэстрофе и Саргаделоса, многие из которых теперь бродят где-то поблизости от того места, где он присел, чтобы поговорить самому с собой, сто с небольшим человек, подстрекаемые идальго, подписали бумагу, противодействующую его металлургическому предприятию, ссылаясь на вред, который оно нанесет горе и напоминая о том, что произошло с кузницами Пескеры и Брабо, которые пришлось закрыть из-за нехватки топлива после того, как была полностью перерыта и изуродована расположенная поблизости гора. А ведь многие из них потом приходили к нему просить работу, когда фабрика стала производить весьма удачно продававшиеся котлы. Подписать протест их уговорили клерикалы и идальго. В этом не было никакого сомнения. И с тех пор все так и пошло. Священник прихода Бакой, дон Хосе Арамбуру, суетился больше других по этому поводу. Он даже осмелился заявить брату Венансио: «Те же самые люди, что отказывались тратить деньги на закупку льна, теперь тратятся снова, покупая его в долг с намерением покрыть таким образом свои долги и злоупотребляя едой и питьем… — Потом сей громоподобный святой отец поскреб в затылке, изображая мыслительный процесс, и добавил после паузы, которую он сделал, пребывая в убеждении, что таким образом его довод тут же обретет силу: — А также украшением своего тела, забывая о своем низком звании и не думая о том, что после придется заплатить и за то и за другое».

Когда Венансио передал Антонио сказанное священником, тот пробормотал, что всем понятно и давно известно, что священники остаются священниками даже в манере говорить и что этот Арамбуру типичный пустослов. Но позднее брат Венансио, эксперт в толковании текстов, разъяснил ему, что же хотел сказать этот пресвитер: за счет льна у Ибаньеса появилось немало должников малых сумм, в два реала или в двадцать пять мараведи [92] Мараведи — медная испанская монета, имевшая в разное время разное достоинство. , которым он простил долги в обмен на подписи. И приходский священник предчувствовал, что теперь он вновь схватит их, пардон, за одно место, дабы вытянуть из них все, что представляет для него интерес. А вот что скрыл от него этот хитрый клерикал, так это что он также прекрасно осознает, что с течением времени и благодаря деятельности Ибаньеса жизнь необратимо изменится и прежняя власть над крестьянами постепенно и неизбежно будет уходить из его рук. Священник покинул брата Венансио, продолжая разглагольствовать на свой манер и размышлять о будущем, о котором он не стал упоминать, но которое, прячась за запутанными фразами, витало над его догадливой и сообразительной, хоть и несколько туповатой на первый взгляд головой; аббат же с прежней мягкостью заметил ему на прощание: