Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Военный министр, граф Кампо Аланхе, распорядился, чтобы Саргаделос начал производить боеприпасы, и помимо Рихтера, направленного самим министром, в Саргаделос прибыл также полковник Сантос Антиа де Сеника. Прибыл с миссией направить все производство на службу королю. Дон Сантос уже сделал это на заводах в Орбайсете и в Ла-Муге, разрушенных французами, как и завод в Эуги. Он приехал уполномоченный королем, дабы прибегнуть к помощи галисийского производства Ибаньеса, единственного оставшегося во всей Испании для удовлетворения нужд армии в состоянии войны. Только Саргаделос мог теперь производить оружие для войск короля. Тогда-то и начались сложности. До этого идальго и клерикалы ограничивались тем, что просто наблюдали за ходом времени, протекавшего, как казалось, без участия Ибаньеса. Теперь же ветру истории заблагорассудилось вновь подуть в его сторону, и вот тогда-то они и решили вмешаться. Они с полным основанием сделали вывод, что времена снова сделали крутой поворот, как это случалось не раз от самого сотворения мира.

Антонио Кора, судья Сан-Сибрао, был первым, кто понял это и написал, поглаживая мочку правого уха, растирая ее кончиками указательного и большого пальцев левой руки, что «Антонио Ибаньес получил приказ отливать все виды боеприпасов для королевских войск, и во исполнение и руководство оным самой верховной властью был назначен инженер-полковник дон Сантос Антиа, капитан Королевского артиллерийского корпуса, скончавшийся вскоре по приезде на завод с несколькими рабочими», как бы невзначай намекая на скрытую причинно-следственную связь или даже на иную, еще более сокрытую, в которой были задействованы древнейшие могущественные силы, которыми Ибаньес якобы всегда обладал способностью управлять. Судья писал свою реляцию, умирая от смеха в предвкушении эффекта, который, как он полагал, должны были вызвать его слова. Это был первый камень, брошенный, чтобы всколыхнуть болотистую поверхность концентрическими волнами, которые тут же распространились по всему побережью Луго. За ним последовали многие и многие, пока наконец болото не стало походить на разбушевавшееся море. Способствовал этому и священник прихода Саргаделос, описавший кончину «того, кто прибыл производить опыты с боеприпасами на чугунном заводе, принадлежащем Антонио Ибаньесу и расположенном в пределах нашего прихода», делая вид, будто его это вовсе и не касается, но прекрасно понимая, что бросает новый камень. Ни один из двоих не выразил явного подозрения, что полковник был кем-то отравлен вскоре по прибытии; на это они только намекали. Тот же священник, хозяин дома и усадьбы, где проживал дон Сантос Антиа, умолчал о том, что в качестве хранителя имущества покойного он потребовал от Ибаньеса исполнения права луктуосы [94] Луктуоса — закон, согласно которому феодал имел право взимать подать с родственников покойного, проживавшего в его владениях. , а тот отказался оплатить ее своим лучшим конем, нарушив тем самым древнюю традицию — столь же древнюю, как и та, к коей взывал Антонио, требуя осуществления перевозок с находившейся в совместной собственности каменистой горы, заросшей деревьями и кустарником, где местные жители запасались дровами и древесиной для различных надобностей и где они имели обыкновение пасти скот. Ведь Ибаньес, уважая привычное положение вещей, не делал попыток захватить гладкую пологую гору, где крестьяне по очереди возделывали землю. Но об этом священники и идальго тоже предпочитали молчать. Об этом лучше было вообще никогда не вспоминать. Они лишь воспользовались тем обстоятельством, что производство оружия для королевских войск предполагало отказ местных жителей от привычных занятий и приводило к тому, что часть перевозки дров для отлива требовавшихся его величеству боеприпасов оказывалась бесплатной и принудительной. Этот патриотический вклад, не получавший вознаграждения, вызывал раздражение в уже возбужденных крестьянских душах.

«Они не хотели иметь меньше значения, чем я!» — громко сказал самому себе Ибаньес, шаркая каблуками своих сапог по мху скалы, такому мягкому и ярко-зеленому, что он, непонятно почему, вдруг устремил свой взгляд ввысь, дабы сравнить яркий цвет мха с бледной голубизной неба, проглянувшей среди наполненных дождем туч.

Антонио улыбнулся, охваченный пронзительной горечью. В этом, вне всякого сомнения, и состояла первопричина всего того, о чем он будет помнить всю оставшуюся жизнь. Клерикалы и идальго прекрасно воспользовались обстоятельствами. Ибаньес тут же догадался об опасности и уже через пять месяцев после подписания контракта о поставках боеприпасов государству, 4 мая 1796 года, добился от генерал-интенданта Галисии Хавьера де Аспироса, чтобы тот предпринял попытку примирения сторон, указав, что «жители, имеющие упряжку волов, должны чередоваться между собой, предоставляя таким образом необходимый отдых людям и скотине, а также время, необходимое для работы в поле, кое бы использовалось без особого насилия над собой, делающего невыносимым и ненавистным любой труд». Но все было бесполезно. И безнадежно. Крестьяне отказывались работать бесплатно. Один ссылался на то, что он единственный мужчина в доме, а для перевозок нужно по меньшей мере двое мужчин, другие отнекивались тем, что у них родственник в рекрутах или что они «освобождены от любых муниципальных и частных обязанностей по причине титулов и преимуществ, которыми они пользуются».

— Привилегии существуют не для того, чтобы пользоваться ими во времена напастей, когда следует забыть о своих принципах, чтобы позаботиться о совместной безопасности, — вновь вслух стал рассуждать Антонио.

Он продолжал впустую рассуждать сам с собой. Вспомнил, что когда речь шла об оплачиваемых перевозках, то среди местных селян что-то не оказывалось такого количества знатных людей или таких, у кого родственник ходит в рекрутах, работает на таможне или служит в войсках, или обладателей гербовой бумаги, ибо таковы были основные предлоги увиливания от обязанностей, — те самые доводы, которые все они, один за другим, стали приводить с радостного согласия и, кто знает, не при гнусном ли подстрекательстве судьи Антонио Коры.

Антонио понял, что его обошли. Королевский суд настаивал на том, чтобы он производил боеприпасы, а местные жители отказывались доставлять ему дрова, в результате чего завод начал часто останавливаться по причине нехватки дров, и вскоре потери стали весьма значительными. Тем временем тот же Королевский суд через всяких там зятьев и кумовьев, дрожавших за свои посты, поддерживал действия селян, которых, таким образом, подталкивало на эти действия не только их положение в обществе, но и поощрение со стороны судей, среди чьих родственников было немало идальго и попадались священники, а некоторые сдавали в аренду земли, и их весьма тревожил новый уровень жизни, возникший на полуострове благодаря первым доменным печам. И вот теперь он сидит здесь, на скалистом берегу, и тянет время, не решаясь наконец вернуться в свой дворец в Саргаделосе.