Владимир Рынкевич - Мираж

— Якушеву я ни на миллиграмм не верю, — сказал Ягода.

— Хорошо, что у вас такая фармацевтическая точность, — сказал Дзержинский, заставив Ягоду озлобленно прикусить губу, — но у него в Москве жена и дочь и, кажется, ещё сын.

— Это его не остановит, — не унимался Ягода. — У него бабы и в Варшаве, и в Ревеле, и в Берлине, и в Париже. Наверное, и дети есть.

— Нехорошо завидовать, Генрих Григорьевич, — соизволил пошутить Дзержинский, и все засмеялись. — А ежели без шуток, то посылать Якушева и Потапова можно только в том случае, если «племянники» останутся здесь. В заложниках. Если Якушев захочет «вильнуть хвостом», Кутепов спросит с него за своих.

В конце концов решение было принято, и нарком подвёл итог:

— Посылаем Якушева и Потапова. Захарченко с мужем остаются в Москве. Отправлять не по советским командировкам, а дать отпуска и пусть лезут через окно на границе. Обязательно направить группу секретного наблюдения. Можно тех же ребят.

В коридоре закурили, и Ягода сказал:

— Умница нарком. Если по загранкомандировке кто-нибудь не вернётся, нас обвинят в пособничестве. А так — бежали.

Обычно Кутепову в канцелярию от Великого князя звонил барон Сталь, на этот раз генерал услышал в трубке голос барона Вольфа:

— Сегодня в Париж приезжают руководители «Треста» Фёдоров и генерал-лейтенант Потапов, — сообщил барон, — Его Императорское Высочество просил вас встретиться с ними раньше, чем он сам их примет. День приёма назначен — 5 ноября. Значит, у вас 4 дня. Фёдоров позвонит вам сегодня вечером.

Звонок барона — приказ, но разговор с «трестовцами» будет неприятный. После Михеева погиб полковник Масалин. А дела нет. Кроме политических донесений и разговоров о будущем перевороте. Если бы... Снова вперёд! Корниловцы, марковцы, дроздовцы... Существует два варианта нападения на СССР — польский и кавказский.

Кутепов вызвал Кривоного:

— Михаил Алексеевич, приготовьте оба варианта вторжения. Карты и расчёты. Чтобы всё было убедительно, чисто, понятно. Будем показывать гостям из Москвы. Учтите, что один из них генерал-генштабист.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите доложить: к вам генерал Скоблин.

— Приглашайте.

Красавец генерал. Талантливый и храбрый командир Корниловской дивизии. Любимец всей армии. Муж знаменитой певицы. Теперь, в штатском костюме, Скоблин как-то сжался, посерел, и глаза не сверкают так, как в те критические моменты боя, когда всё висит на волоске и он командует: «Корниловцы! За Россию! Вперёд!»

Кривский поставил коньяк, бокалы, лимон.

— Я так и не знаю, Николай Владимирович, истинной причины вашего увольнения, — сказал Кутепов. — Допытывался у Врангеля, но, кроме общих слов о дисциплине, ничего не услышал.

— Истинной причины и нет. Говорят, будто ему донесли мои критические замечания о нём. Разве это причина? Разве существует командир, о котором подчинённые не говорили бы критически. Сам-то он как Деникина мучил своими речами и письмами. Может быть, хотел сэкономить на генеральском окладе? Тогда денег у армии не было. Даже Лукомскому должность не нашли. А у меня Надя гонорары получает за свой голосок.

— Странно. Я убеждён, что вы займёте подобающее место в Русской армии.

— Когда? Когда армии не будет? К этому идёт. Франция признала СССР. О нас просто забудут.

— Есть люди, которые не дают забыть о нашем Белом деле.

— Я знаю: вы говорите о себе, о своей борьбе. Поэтому я к вам и пришёл.

— Если бы вы были молодым поручиком, я через несколько дней направил бы вас в Россию с заданием. А теперь вам придётся ждать, когда мы с вами вместе войдём туда во главе армии. Это обязательно произойдёт не позднее, чем через год.

— А молодёжь охотно идёт на задание в Россию?

— Да. И это хорошо. Жизнь русской эмиграция будет оправдана в том случае, если мы будем бороться за восстановление России и готовиться и действенному служению ей. Наш первый долг — всеми средствами помогать её дремлющим национальным силам. Надо их раскачивать, толкать на борьбу, вести пропаганду, заражать своей жертвенностью. Представляете, Николай Владимирович, они идут не в рядах своего полка, а в одиночку, за тысячи вёрст от своих соратников. Как бы ни скромны были задачи, ставящиеся «походникам», им всегда грозит смерть, но не в открытом бою, не на бранных полях, а в застенке, от руки палача.

— Тяжело, Александр Павлович, думать о том, что почти все, идущие туда, не вернутся, и каждый это сознает. Но вопрос в том, целесообразна ли их гибель, принесёт ли она пользу возрождению России? Я не знаю. И никто не знает. Мы говорим, что борьба идёт, а где она? Где победы в этой борьбе?

Самого Кутепова днями и ночами терзали эти мысли, и он вдруг видел себя в какой-то мутной реке, беспомощно бьющего руками по воде, но ни на сантиметр не продвигающегося вперёд. Да и впереди нечто неясное: мираж, иллюзия... Как и страх в бою, так и эти мысли он преодолевал усилием воли.

— Конечно, только говорить о борьбе — это мало, — согласился он со Скоблиным. — Меня часто спрашивают: идёт ли борьба? Многие думают, что борьба идёт только тогда, когда они знают, как она идёт. Я же могу вам сказать одно: время от времени мы все узнаем о благородных жертвах этой борьбы, но только та борьба успешна, о которой не знает никто. Надо идти к цели. Отчаяние — удел малодушных. Помните лозунг революционеров: «В борьбе обретёшь ты право своё» — эсеровский, кажется? Мой лозунг похож: в борьбе и только в борьбе мы обретём своё отечество.

Уходя, Скоблин говорил хорошие слова о том, что своей уверенностью Кутепов придал ему мужества для борьбы, но сказал это, наверное, только из вежливости. Чувствовалось, что не верит он в дело Кутепова. Пусть. Надо самому сильнее верить, тогда не будут сомневаться и те, кто идут за тобой.

И всё же, несмотря на усилия, состояние духа оставалось тяжёлым до позднего вечера, когда раздался ожидаемый телефонный звонок.

— Александр Павлович, добрый вечер, говорит Фёдоров.

— Добрый вечер, Александр Александрович.

«У этого Фёдорова-Якушева непривычные интонации, — подумал генерал, с которым никто никогда так не говорил — что-то искусственное, артистическое. Может быть, так и надо? Он же не начальник и не подчинённый, а представитель других людей. Так сказать, дипломат. Может быть, представитель ГПУ. Потому и управляет голосом как артист. К Савинкову тоже всё время приезжал некий «представитель».

— Отель Эксельциор недалеко от Гранд-опера вы, наверное, знаете, Александр Павлович?

— Найду.

— В понедельник 3-го вечером там будет занят для нас номер. На втором этаже, № 7. Я буду ждать вас в 10 вечера. Просили вам передать, чтобы вас никто не сопровождал. Даже охрана. За безопасность будем отвечать мы.