Владимир Рынкевич - Мираж

В конце Деникин вновь обратился к Кутепову по поводу наступления на Орел с учётом того, что часть войск у него забирают на фронт против Махно. На это Кутепов сказал: «Я Орел возьму, но мой фронт выдвинется, как сахарная голова. Когда ударная группа противника перейдёт в наступление и будет бить по моим флангам, я не смогу маневрировать — часть своих полков мне и так пришлось оттянуть к соседним корпусам после того, как их ослабили».

Измерив расстояние от Орла до Москвы, Ленин поднялся из-за стола, прошёлся по кабинету лёгкой быстрой походкой, позвонил Дзержинскому:

— Я прочитал те донесения. Понимаете? Там у вас работают очень дельные и понимающие люди.

— Приходится, Владимир Ильич, использовать дельных, но далёких от нас. Едва ли не врагов.

— Да-а... Понимаю. Политика. Но всё это мелочи, пока Кутепов идёт на Орел, а Мархлевский молчит.

В Таганрогском театре шёл спектакль «Три сестры». Марыся и Леонтий сидели в ложе вдвоём. Артисты играли слабо, но с огромным энтузиазмом — в зале-то те же Вершинины и тузенбахи.

Заканчивалось четвёртое действие, и, как полагается, оркестр играл марш. Ольга сказала загробным голосом: «Уходят». Ей вторила Маша: «Уходят наши. Ну что ж... Счастливый им путь».

— Так и ваши будут уходить, — сказала Марыся, — но музыку мы сделаем лучше. Моцарт, Бетховен. О! Шопен!

— Марыся, наши почти в Москве!

— У ваших генералов очень деревянные головы, чтобы взять Москву. Испугались пообещать, как это у русских говорят — шкуру не пойманного медведя. Решили оставить эту шкуру единой и неделимой. На это мы и рассчитывали.

— Кто?

— Я и другие люди из окружения Начальника.

— Карницкий хотел заключить с нами военный союз...

— Карницкий — русская свинья, царский генерал. В 16-м году был помощником Брусилова, в нашу землю шёл. Он и сейчас во сне видит свою поганую Российскую империю.

На сцене прозвучала реплика: «Сейчас на дуэли убит барон».

— Это про меня, — сказал Леонтий. — Хоть и не на дуэли, хоть и не барон, а судьба моя.

— Нет, Леончик, ты больше никогда не попадёшь на фронт.

— Попаду. Уже и приказ подписан: в кутеповский корпус на должность командира батареи.

— Ты это сделал без меня? Оставляешь меня одну? У нас же комиссия.

— Мы с Кутеповым закончим её в Москве.

— Какой ты ещё глупый мальчик! Вам никогда не дадут победить, потому что вас все ненавидят.

— А ты за красных?

— Да! Сегодня за красных, потому что ненавижу Российскую империю.

— Думаешь, они отдадут вам земли до Днепра?

— Немцам отдали и нам отдадут. Не отдадут — возьмём. Наши легионы сильнейшие в Европе.

На них зашикали из соседней ложи. На сцене читался знаменитый заключительный монолог: «... О боже мой! Придёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь...»

Марыся просила:

— Леонтий, не уезжай! Это мальчишество. Мы сейчас же всё переоформим в штабе.

— Зачем я тебе? Я артиллерист.

Он поднялся, быстро прошёл к выходу из ложи и исчез. В этот же миг грянули аплодисменты — спектакль кончился.

В Харькове Дымников, конечно, заехал в штаб к Макарову. Тот скучал в своём кабинете, у дверей — его брат.

— Тихо у вас, — сказал Леонтий, вглядываясь в адъютанта.

— Великий полководец идёт на Орел, а у нас здесь обеды и ужины, — вроде бы пошутил, а в глазах тоже сомнения и вопросы. — Зеноныч жмётся к Анне Павловне Жмудской. Та хочет его женить на себе, а он всё время в недеемужеспособном состоянии.

Посмеялись, не сводя друг с друга пристальных изучающих взглядов.

— Стефан пропал, — наконец вышел на открытую Макаров.

— Знаю.

Помолчали, не желая говорить о своих выводах.

— Его никто искать не будет. Ни у них, ни у нас, — разрядил обстановку Макаров. — Неплохо бы и мадам Крайской уехать в Великую Польшу.

— Я мог бы предупредить.

— Уже предупредили. Теперь встретишься с ней только где-нибудь в Лондоне.

— Аты?

— У нас с Володей свои планы.

— В Москве-то погуляем?

— Кутеповские мечты, господин Дымников. Зеноныч говорит, что армия раздета и разута — всё продали и пропили. 80 процентов — пленные красноармейцы. Разбегутся или сдадутся. Говорит, что со стороны красных готовится страшная неожиданность и даже он со своим военным талантом не может её ни предвидеть, ни предотвратить. Скажет об этом и сразу кричит: «Франчук, водки и сыра!»

В Курске Дымников явился в штаб Кутепова. Думал, обойдётся докладом дежурному, но позвали к самому. Кутепов сидел в кабинете в шинели и фуражке — не успели натопить. Заунывный осенний дождь за окном завершал картину неустроенности, случайности, непрочности. На столе — роковая карта: Орел—Тула—Москва.

Перед Леонтием был как будто тот же решительный, быстрый в поступках, не сомневающийся в своих действиях генерал, но видел капитан и нечто другое: словно и не лицо это со знакомой бородкой и фуражкой на затылке, а маска, точно воспроизводящая привычный вид, точно, но холодно. Не тот Кутепов, но очень старающийся казаться именно тем.

— Удачно попали, Леонтий Андреевич, — сказал генерал, и в его голосе Дымникову слышалась не бодрость, а какой-то искусственный оптимизм. — Начинаем наступление на Орел. Прямой атакой, как прежде на фронте. Боеприпасов хватает. Красные побегут. Да. Побегут. А надо бы их взять, но нет сил для манёвра.

— Затем на Москву, Александр Павлович?

— Главная цель всей кампании, а выполняет её один мой корпус. А вы всё так же на Дантеса похожи. Не пристрелили ещё одного Пушкина?

— Пушкина нет, а так, некоторые попадались...

После ухода Дымникова появился генерал Скоблин. По обыкновению подтянутый, в специально для него скроенной шинели, пахнущий французским одеколоном. Шинель снял, несмотря на предупреждение о том, что в комнате холодно. Может быть, для того и снял, чтобы показать, как мягко и плотно облегает его стройную фигуру гимнастёрка, украшенная лишь двумя наградами: Георгий и память Ледяного похода; на плече — корниловская нашивка. Один из тех, которых всему научили, кроме, может быть, самого главного. Удивляли лицо Скоблина, которое выражало готовность мгновенно согласиться и такую же готовность резко возразить, и взгляд, внимательный взгляд, исполненный холодного, даже несколько презрительного любопытства.

— Я понимаю, Николай Владимирович, что, когда дивизия ведёт бой, её командир должен быть с войском, — начал Кутепов осторожно. — Однако, по имеющимся у меня сведениям, обстановка на фронте вашей дивизии слишком обострилась и, по-видимому, вы не имеете точных данных о положении соседей. Ваш сосед слева — Дроздовская дивизия. Какая связь с ней? На каком расстоянии от вашего фланга находятся части дроздовцев? Карта перед вами.