Владимир Рынкевич - Мираж

— Здравствуй, Лео.

— Здравствуй, Игорь.

Оба они были свидетелями официальной сдачи в плен Лаурица.

— Мы принимаем вашу личную капитуляцию, господин бывший полковник Генштаба, — сказал Кутепов, взял у него из рук револьвер с шашкой и передал Скоблину. — Ваши войска не капитулируют, город мы берём штурмом.

Приказы Лаурица открыли дорогу корниловцам в центр города и к вокзалу. Туда хлынула огромная толпа, состоящая не только из солдат-корниловцев, но и появившихся вдруг тыловиков, обозников, санитаров, легко раненных, даже каких-то полугражданских в папахах. Они рвались... не в бой, не убивать, как требовал Кутепов, а грабить. Леонтий в панораму видел, как разбили, растрепали санитарный вагон, вытаскивая оттуда ящики и бутыли. Спирт, опиум. Казалось, за несколько километров слышен звон разбиваемых стёкол и треск выламываемых вокзальных дверей.

— Посмотри, — сказал Дымников наводчику.

Прапорщик — из первопоходцев — посмотрел, махнул рукой, плюнул, сказал чуть не со слезами:

— Разве мы тогда?.. Разве те, кто там погиб, могли бы так? Разве за это мы сражались? Это не Добрармия. Сердце потеряли.

На перроне разбитого вокзала, среди битого стекла и обломков построили оказавшихся в районе станции корниловцев. Перед строем вышли Кутепов и Скоблин.

— Герои корниловцы! — закричал тонким злым голосом Кутепов. — Читаю только что полученную телеграмму: «Орел — орлам!» Подпись: Май-Маевский.

«Ура!» грянуло нестройное, восторженно-дикое — вряд ли в строю был хоть один трезвый.

— Теперь на Москву! — крикнул Кутепов, и его поддержали таким же «Ура!».

— По вашим последним данным, с чем Кутепов идёт на Москву? — спросил Ленин.

Троцкий достал изящную записную книжку, но не открыл её — говорил по памяти:

— 18 тысяч штыков, полторы тысячи сабель, 70 орудий, 250 пулемётов, 12 бронепоездов, 9 танков. Примерно столько же у его соседа справа Тимановского. Тот, правда, нацелен на Елец, но это тоже ведь на Москву.

Он чувствовал опасное настроение Ленина и пытался его смягчить, чтобы не последовало неожиданных решений, противоречащих намерениям его самого, Предреввоенсовета. Однако не сумел.

Взглянув на часы, Ленин ударил кулаком по столу, поднялся, пробежался нервной походкой по кабинету.

— Ждём уже почти полчаса, а звонка нет! Возмутительная, преступная безответственность! Мархлевскому было сказано: если Кутепов возьмёт Орел, я начинаю снимать войска с Западного фронта. Орел взяли вчера. Вы готовы, Лев Давыдович, начать переброску Латышской дивизии?

— Да, но... — начал Троцкий с обычным своим выражением лица человека, обречённого говорить неприятную правду.

— Никаких «но»! — обрезал Ленин. — Расстреливать каждого, оставившего свои позиции. От рядового до командующего. И на Южный, к Егорову, членом военного Совета только Сталина. Сейчас же отдавайте приказ.

— Если снимать войска с Западного фронта, то первой придётся пустить Латышскую дивизию.

— Именно! Именно латышей. Они набьют морду Кутепову. Но где же связь? Он же знает, что всё решается сегодня!

— Связь Бонч организовал?

— Да. С какими-то учёными профессорами. Аж через Стокгольм. Полная секретность.

Троцкий открыл записную книжку.

— Вот здесь у меня пропускная способность железной дороги Смоленск—Брянск с учётом реального наличия подвижного состава...

Раздался звонок.

— Да. Сергеев, — сказал Ленин, взяв трубку. — Сразу скажите, что с продажей леса? Продан? Да? — Ленин с радостной улыбкой подмигнул Троцкому. — Разумеется, до весны. О цене поговорим здесь.

Положив трубку, он мгновенно превратился в мудро-спокойного, легко перебирающего десятки вариантов решений, убеждённого в правоте каждого своего движения руководителя государства.

— Итак, Лев Давыдович, немедленно вводите в действие директиву. Пилсудский сказал «да». Это означает, что до весны на Западном фронте Польская армия не будет вести военных действий. И мне не нужна ваша пропускная способность. Мне нужно знать точно время начала наступления Латышской дивизии на кутеповцев.

— Послезавтра.

— Нет. Завтра. Вот, смотрите, Лев Давыдович. Этот флажок я ставлю на карте в точку Великие Луки и пишу время. Прошу вас поручить своим помощникам ежечасно докладывать лично мне, где находится Латышская дивизия.

— Да, но это же десятка два эшелонов.

— Главный эшелон: стрелки, пулемётчики, артиллеристы. Завтра они должны вступить в бой, не дожидаясь прибытия остальных эшелонов. И не забудьте приказ о назначении Сталина.

— Владимир Ильич, Егоров слишком интеллигентен и не сможет в необходимых случаях противоречить Сталину.

— Будет соглашаться с ошибочными решениями Сталина — расстреляем. Будет отстаивать верные решения — станет хорошим красным командиром.

И Суворов, и Наполеон, и другие настоящие полководцы не сидели в штабах за сотни вёрст от войск, а выезжали прямо в боевые порядки и руководили боем. Теперь Главнокомандующий находился за 600 километров, командующий армией — за 450 от военных действий, но по всем документам именно Деникин и Май-Маевский руководили войсками, наступающими на Москву. Кутепов никогда не позволял себе говорить об этом и даже думать, но...

Сам он из штаба командовать не мог. Выехал в дивизию Скоблина, который тоже не любил далеко уходить от передовой линии, нашёл полковника в деревушке за Кромами. Вокруг глухой осенний лес, и куда ни посмотришь, так и ждёшь, что появится оттуда нечто неожиданно грозное и беспощадное. А так — тишина. Лишь изредка где-то далеко постреливают.

В штабе дивизии допрашивали пленного. Скоблин доложил генералу обстановку и, кивнув на пленного, добавил:

— А это у нас новости. Красноармеец 2-го полка Латышской дивизии. Нашли при нём.

На столе партийный билет, десятирублёвые золотые и замшевый мешочек с бриллиантами.

— Как взяли? — спросил Кутепов. — Сам сдался?

— Его взял в схватке штабс-капитан Внуков, — сказал Скоблин.

— Так точно, — подтвердил Внуков.

— Ви меня прикладом в грудь, и я упал. Иначе не взяли, — проговорил с некоторым акцентом высокий широкоплечий пленный красноармеец.

— Когда прибыли сюда? — спросил Кутепов.

— На рассвете разгрузился эшелон. За ним ещё эшелоны. Вся дивизия.

Кутепов кивнул на дверь. Скоблин приказал увести пленного. Латыш сказал:

— Виноват, господин генерал, прошу вас только, чтобы меня расстреляли как солдата, а не в затылок.

Кутепов мрачно кивнул.

— И ещё, — латыш вдруг засучил левый рукав гимнастёрки и снял браслет с золотыми часами. — Господин офицер, вы меня взяли. Возьмите часы себе на память. Не этим же перебежчикам отдавать, — он кивнул на конвойных солдат. — Сегодня у вас — завтра у нас.