Владимир Рынкевич - Наука умирать

Некрашевич скомандовал «Огонь!» и сам выстрелил из револьвера в тот момент, когда паровоз поравнялся с серединой цепи — штабс-капитан здесь выбрал место для своего командного пункта.

Залп раскатился по степи, зашипела вода, вытекающая да разбитого котла паровоза, в ответ гулко забили пулемёты.

— Вперёд, господа! — закричал Некрашевич. — Они бьют неприцельно! Возьмём их, пока не пристрелялись!

Брянцев бежал к бронепоезду как к спасению — пули взвизгивали так близко и злобно, что если не бежать, ТО можно лишь зажмуриться, закрыть лицо руками Я упасть. Бегущий рядом, тот, что сказал о полосе отчуждения, упал, будто споткнувшись, лицом в землю. Брянцев лишь мельком взглянул на него, легко перепрыгнул рытвину, наполненную водой, и бежал к первой платформе бронепоезда с таким чувством, словно это спасительная стена, за которой можно укрыться от зловещих пронзительно кратких посвистываний.

После отказа Руденко Линьков шёл к своему бронепоезду, чувствуя, что идёт на смерть. Тяжкий камень обречённости тянул к холодной сырой земле, к небытию, разрывал напряжённые нервы, смешивал мысли, не позволяя что-то обдумать, что-то решить. А что решать? Как спастись?

— Не волнуйтесь, Миша, — говорила Маруся. — Доедем на вашем бронепоезде. Ваше начальство будет нас очень благодарить — я же знаю, где будет Корнилов наступать.

— Да, да, они будут наступать, — невпопад ответил Линьков. — Они всё время наступают.

У паровоза стояли комиссар, машинист, несколько матросов. Озабоченный машинист объяснял, что «если бы заварить...».

— Ну, что, командир? — спросил комиссар. — Курс на город? И экипаж у нас с пополнением?

— Медсестра. Моя разведчица. Была у кадетов.

— Ого! Героическая женщина!

— Поедет со мной. В командном пункте. Вы, комиссар, — на последней платформе.

— Есть на баке. Пошли, братишки. Сразу концы отдаём?

— Отправляемся немедленно, — подтвердил Линьков. — Гнать поезд как можно быстрее.

— Если бы заварить... — начал опять своё машинист.

— Будут преследовать, — перебил его Линьков, — догонят — знаете, что с нами кадеты сделают?

— Отобьёмся, — сказал комиссар. — Почти все пулемёты целы.

Бронепоезд шёл чуть скорее пешехода. Линьков сидел в бронированной коробке командного пункта. Рядом — Маруся. Справа и слева по ходу — матросы у пулемётов. Командир не слышал, что ему говорят. Мысли его путались — не мог вспомнить, о чём должен подумать, что решить. Уйти в степь и за ночь добраться до моста через Кубань? Нет. Поймают. И эта Маруся навязалась. Автономов? Опять пошлёт на смерть. Савкин? Дошла ли его шифровка?

Маруся что-то говорила — он не понимал, не слышал её слов. Услышал залп винтовок, крики: «Вперёд! За Россию!» Понял, что всё кончено. Надо успеть что-то придумать, что-то решить. Кричат: «Марковцы, вперёд! Бей красную сволочь!» Маруся прижалась к нему, что-то бормоча.

Он грубо оттолкнул её:

— Отстань!

Матросы без команды били из пулемётов.

— Скажи им, что я пленная, — истерически закричала Маруся.

Офицерские сапоги уже топали по платформе, сопровождаемые пальбой из винтовок. Пулемёты замолкали.

— А я служу у Маркова! — воскликнул Линьков. — Я спас ему жизнь.

Уже рванули бронированную дверь. Матросы-пулемётчики кинулись навстречу. Один упал, поражённый выстрелом в упор, другого пропороли штыком, и он корчился на полу, воя и матерясь. Яростные лица офицеров, чёрные погоны, черно-белые фуражки... И страшное сверкание штыков.

— Я пленная, — кричала Маруся, — я медсестра. Меня знает генерал Марков!..

— А я служил... Спасал... — забормотал Линьков.

Его перебил ворвавшийся прапорщик Брянцев:

— Я зна-аю, кто ты,— приговаривал прапорщик, работая штыком.

В юнкерском училище он был одним из лучших на занятиях по штыковому бою.

Линьков с хрипом и воем упал ему под ноги, и угасающая его мысль судорожно дёргалась: за что ему такая мучительная смерть? За то, что гордился положением профессионального революционера? За свой большевизм? За отречение от него? За предательство? За то, что отрёкся от всех интеллигентных понятий о жизни и стал бандитом? Не смог, не успел найти ответ на эти вопросы. Не успел предположить, что, Возможно, и не существует ответов на подобные вопросы. Может быть, люди в России убивают друг друга, давая выход накопившейся ненависти всех ко всем, каждого к каждому? Ненавидят богатых, нищих, сильных, слабых, евреев, вообще инородцев, начальников, подчинённых, соседей, жандармов, революционеров, интеллигентов...

Так нельзя — вспыхивала мысль последней смертельной молнией. Так нельзя умирать, когда из развороченного живота вываливается красное и чёрное, а из груди вырывают душу, вырывают жизнь.

Марусю вывели из вагона. За ней шёл Брянцев, протирая штык специально приготовленным платком.

— Красного палача заколол, — объяснял он какому-то офицеру, оказавшемуся рядом. — Гад. Подыхал, а бормотал, что он будто не за большевиков, а за нас. До самой смерти лгал. Я ж его знаю — ростовского палача.

Под насыпью добивали матросов: стреляли, кололи. Злобная брань победителей, предсмертные крики погибающих. Машинист хватался за рукава офицерских шинелей, молил о пощаде:

— Я же подневольный!.. Господа, я не виноват. Они заставили. Я всё расскажу, что знаю, что слышал...

— Молчи, пролетарий-коммунист! Помолись перед смертью своему Ленину или Марксу...

Увидев Марусю, машинист закричал:

— Вот она ихняя разведчица! Была у вас и все планы знает. В Екатеринодар ехала, в штаб. Я всё слышал, как она объясняла. Всё, говорит, знаю. Как Корнилов будет наступать, знает...

— Ой, ты, сволочь вонючая! — завизжала Маруся.

Подошёл поручик Корнеев.

— Дайте-ка мне её, — сказал он с доброй улыбкой. — Люблю баб колоть. Ну, миленькая, куда тебя? В...?

Слушая рассказ Руденко о бое под Георгие-Афипской, Автономов хмурился, возмущался, скорбно вздыхал — считал, что так должен вести себя командующий, слушая доклад о неудачном сражении, о гибели подчинённых. Его и на самом деле волновала сложившаяся обстановка: конечно, хорошо, что очкарик погиб — теперь не донесёт о переговорах с белыми, но Корнилов-то не сегодня-завтра навалится на Екатеринодар, а разве устоят против него эта матросня и кубанцы, ещё не решившие, за кого они? Конечно, есть рабочие, но они винтовку-то держать не умеют, а против них опытные боевые офицеры. Надо на всякий случай Савкина послать комиссаром в рабочий отряд.

— Жалко Линькова, — сказал Автономов, — старый большевик. И матросов твоих жаль.

— Я их прибавил к счету. У меня давно на Маркова счёт ведётся. Получу сполна. И девицу-перебежчицу жаль. Ведь она хотела передать секретные сведения о плане Корнилова. Надо было мне её допросить, но бой ещё шёл.