Владимир Рынкевич - Наука умирать

Корнилов потёр пальцами лоб, оглядел собравшихся, в монгольских глазах, посверкивающих, — обречённость. Нет былой пронизывающей огнём энергии. Командующий открыл военный совет и предоставил слово Романовскому.

Начальник штаба говорил по обыкновению, не торопясь, но не в привычно бесстрастном тоне, а придавал голосу звучание в меру скорбное и призывающее всех серьёзно задуматься.

Он доложил, что силы противника во много раз превышают силы армии. По данным разведки, в боевой линии большевики имеют почти 18 тысяч, а в городе — 10 тысяч [48] «...большевики имеют почти 18 тысяч, а в городе — 10 тысяч» — в военно-исторической литературе эти цифры считаются завышенными, предполагается, что реально численность оборонявшихся не превышала 20 тысяч. . Город обороняют 20—25 орудий, в их числе 8—10 гаубиц, два бронепоезда. В боевом составе Добровольческой армии большие потери. В 1-й бригаде осталось около 1200 человек, во 2-й — около 600. Конная бригада больших потерь не понесла, но не может оказать армии существенной помощи. Её обход Екатеринодара с севера ничего не дал. Число раненых в походном лазарете превысило 1500...

Марков опёрся спиной о стену, закрыл глаза, подумал о «драповой кавалерии», без толку маневрирующей где-то за городом, представил конный строй, идущий хорошей рысью, и... ритмично закачался в седле. Выразительный, почти артистический голос Романовского был прерван отчаянным храпом. Сидевший на скамейке Богаевский обернулся и толкнул в плечо заснувшего генерала. Проснувшись, Марков приподнялся, сказал без особого смущения:

— Виноват, ваше высокопревосходительство! Двое суток не ложился.

Романовский продолжал, словно ничего не заметил:

— Состав армии, находящейся в строю, переутомлён физически и морально...

Присутствующие оживились, некоторые улыбнулись, кто-то громко шепнул: «Переутомились так, что спят на военном совете». Лишь Корнилов остался безучастным.

Артиллерийский обстрел не прекращался. Снаряды Ложились то ближе, то дальше — к разрывам привыкли. Очередной снаряд разорвался рядом с домиком. Яростный грохот заложил уши, пол заходил под ногами, в глухую стену будто с размаха ударили железной плитой — большой осколок плашмя налетел на хилые брёвнышки. Мог бы и развалить домик. Присутствующие на совете задвигались, что-то заговорили, кто-то поднял и зажёг упавшую свечу. Лишь Корнилов не шелохнулся, продолжая поблескивать щёлочками глаз, направленных в какую-то страшную неизвестность. Может быть, в завтрашнюю смерть.

— Я согласен с начальником штаба, — наконец сказал он. — Положение действительно тяжёлое. Попытка взять Екатеринодар успеха не имела. Большевики, растерявшиеся в первые дни, теперь оправились и, получая подкрепления по трём железнодорожным линиям — с Тихорецкой, Кавказской и Новороссийской, держатся упорно и, возможно, готовятся нанести контрудар. Мы понесли большие потери. Убит подполковник Неженцев... Да... Такое несчастье. Войска переутомлены. В создавшемся положении я не вижу другого выхода, кроме как взятие Екатеринодара. Поэтому я решал завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?

Марков перехватил взгляд Романовского и высказался первым:

— 1-я бригада с трудом отбивает атаки противника, поддерживаемые огнём артиллерии и десятками пулемётов, — сказал он. — Потери — более четверти состава. Физическое и моральное переутомление людей не позволяет мне вести их в атаку, явно безнадёжную. Если я, генерал, так переутомился, что заснул на совещании, то представьте каково состояние рядовых бойцов. Я полагаю, что правильным решением было бы отойти от города и двинуться по казачьим станицам в горы, в Терскую область. У нас ещё будут победы, — убеждённо закончил он своё выступление.

Романовский понимал, что голос Маркова — это голос армии, и не надо принимать всерьёз невнятные рассуждения о том, что город можно взять штурмом, но удержать нельзя, высказанные командиром 2-й бригады, который говорил то же, что и Марков, но словами, пришедшимися по нраву Корнилову.

Кубанцы знали, что, кроме надежды на Екатеринодар, у них больше нет ничего, и предлагали продолжать «осаду» города. Это позволяло им быть если не у власти, то по крайней мере рядом с властью. Они понимали, что у них есть этот шанс, когда получили от Корнилова приглашение на совет. Корнилову теперь не до Родзянко.

Деникин сказал: надо отступать. Пожалуй, прежде он не был бы столь категоричен, но чем слабее командующий, тем сильнее становится его заместитель.

Сам начальник штаба должен был высказаться прямо, и он это сделал: продолжать штурм армия не в состоянии — надо отступать.

Старик Алексеев, наверное, тщательно обдумывал, что сказать командующему, считавшему его врагом-соперником. Если просто согласиться с единственно верными предложениями Деникина и других, то Корнилов так и поймёт:

Алексеев всегда против него. И он придумал формулировку, будто подсказанную ему некоей волшебной силой:

— Я согласен с Лавром Георгиевичем: Екатеринодар необходимо взять штурмом. Однако, учитывая усталость войск, следует дать армии день отдыха — завтра 13 апреля, а штурм назначить на 14-е. За сутки войска несколько отдохнут, ночью можно будет произвести перегруппировку на участке Корниловского полка. Может быть, на пополнение ещё подойдут казаки из станиц.

Наверное, только Алексеева командующий выслушал с опасливым вниманием, и на безжизненно усталом, бледном его лице появился проблеск некоторого удовлетворения.

— Согласен, — сказал он сразу. — Итак, будем штурмовать Екатеринодар на рассвете 14 апреля. Отход от города будет медленной агонией армии. Лучше с честью умереть, чем влачить жалкое существование затравленных зверей. Голоса участников совета разделились поровну — мой голос решающий.

Когда все решили, что совет закончен, но Корнилов ещё об этом не успел объявить, Марков, улучив мгновение, попросил слова.

— Господа генералы, — сказал он. — Здесь уже говорилось о моральной усталости войск. Для подъёма боевого настроения предлагаю всем командирам, кубанскому атаману, кубанскому правительству идти впереди штурмующих. Я уверен, что никто из присутствующих не будет возражать.

Никто не возразил.

Вышли из полутёмной комнаты на солнечный свет. Всё гуще окутывал тополиную рощу зелёный туман распускающейся листвы. С уже привычной звериной тупой ненавистью гремели разрывы снарядов. Участники совета закуривали, хвалили весеннюю погоду и, наверное, думали о том, что ещё один день всё-таки удаётся прожить.

Марков об этом не думал. Он привык к тому, что если не завтра, то послезавтра ему придётся идти под пулями впереди наступающих цепей. Другого способа командовать в этой войне он не представлял. Прогуливаясь по роще, генерал прикидывал расстановку бригады, которая должна идти на штурм. На смерть.