Садриддин Айни - Рабы

Мавлйан сердито ответил ей:

— Сафар-Гулам — председатель колхоза. Незачем ему по полям глину месить. Его дело — сидеть в правлении, караулить порядок.

— Если он и дядя Эргаш засядут в правлении, кто же колхозные дела двинет? Они ходят по дворам и чуть не силой тащат таких, как вы, на работу. А в правлении сидит Хаджиназар, ему ничего не хочется делать.

— Ты вот знаешь про эти дела Хаджиназара, а почему не скажешь Сафару или Эргашу? Ты комсомолка. Ты обязана такие дела не в себе таить, а оглашать. Обязана! — закричал Садык. — Если мы скажем, подумают, что у нас склока. Подумают, что колхоз хотим развалить. А ты — комсомолка, к твоим словам прислушиваются.

— Они мне отвечают: «Погоди. Соберем хлопок, тогда разберемся. Тогда займемся правлением, а пока надо заниматься полями».

— Я с женой целые дни тут работаю, а Хаджиназар бездельничает. А потом явится к горячему плову и запустит в блюдо сразу три руки! — закричал Садык.

— Я не человек, что ли? — спросил Науруз, старший брат жены Хаджиназара. — Хаджиназар не выходит, а я-то работаю!

— Ого! — ухмыльнулся Гафур. — Ты вместо Хаджиназара? Так ведь ты же записан как отдельный хозяин! И твой брат — тоже отдельный хозяин. При чем же тут Хаджиназар? Ты сам за себя, твой брат сам за себя, значит, и твоему шурину надо работать самому за себя.

—Какие мы хозяева! Какие могут у нас быть хозяйства! Где уж нам работать на себя? Ни у меня, ни у брата нет ни клочка земли. От колхоза до сих пор горсти пшеницы не получили, товаров ни на копейку не получили. Мы работаем в колхозе, а хлеб нам дает шурин.

— Да это ж вроде прежнего рабства! — удивилась Фатима. — Надо вам глаза раскрыть. Нельзя колхозу терпеть такой позор.

И опять сборщики, двинувшись строем, пошли по полю, между почти черных высоких кустов, где, как хлопья пены, белели раскрывшиеся коробочки хлопка.

Мавлйан остался позади.

Словно ребенок, сидел он на земле и катал смешавшиеся с мусором комки хлопка по подолу своего халата.

Когда вернулась Фатима, чтобы вывалить из мешка набитый туда хлопок, Мавлйан сказал:

— Ишь ты, как туго набила мешок! Больше всех собираешь, раньше всех приносишь. Зачем это ты так стараешься? Рук не жалеешь? Думаешь, своими двумя руками накормишь весь нищий народ?

Фатиму, думавшую в это время о проделках Хаджиназара с двумя его работниками, слова Мавлйана огорчили, она ушла, ничего не ответив.

Со стороны Гиждувана послышался барабанный бой.

Шли пионеры и комсомольцы.

Фатима остановилась и посмотрела в их сторону.

Глаза ее повеселели. Она пошла навстречу этим желанным помощникам.

Городская молодежь разделилась на бригады.

Вызвали друг друга на соревнование по наибольшему сбору хлопка, на быстроту в сортировке и чистоту хлопка в каждой бригаде.

Хлопок словно закипел в их молодых, резвых, веселых руках.

Мавлйан и Науруз смотрели с удивлением на ребят, покинувших теплые городские комнаты, чтоб на пронзительном ветру помогать колхозу, — колхозу, от которого им не причитается ни доходов, ни почета.

А среди хлопкового поля шутил с ребятами Нор-Мурад.

— Прошу вас, ходатайствую: повяжите и мне красный галстук, хотя мне только пятьдесят лет. Я обещаю вырасти исправным пионером.

А Фатима работала с комсомольской бригадой, напевая с ними:

В правлении вокруг неяркой керосиновой лампы сидело несколько человек из членов правления.

Негромкий разговор затянулся, и, может быть, только теперь и зашла речь о самом главном.

— Десять дней колхоз бросал все свои силы на сбор хлопка. Изо дня в день помогали нам пионеры и комсомольцы. Весь хлопок, наконец, удалось собрать. Весь урожай. А вышло, что и таким трудом нам не удалось выполнить план. Собрали только семьдесят процентов. Что же это такое? — в раздумье говорил Сафар-Гулам.

— Да, это и мне непонятно, — подтвердил Эргаш. — Большая часть наших земель вспахана трактором. Вспахана глубоко, отлично. Так никто никогда на быках не пахал. Семена нам дали отборные. Агроном нам помогал советами все лето. Бедняки и честные середняки работали трудолюбиво. Хлопок уродился хороший. Со сбором мы запоздали, но ведь все же мы окончили сбор. Почему ж хлопка мало? Почему его меньше, чем мы планировали? На небо, что ли, он улетел или под землю провалился?

Гафур сказал:

— Фатима говорила мне, что кое у кого из колхозников, да и у единоличников, сохранились и прялки и веретена. Во многих домах могут очищать хлопок, если захотят. Не разошелся ли он по рукам?

Нор-Мурад напомнил:

— Видите! А когда я принес в колхоз свое веретено с прялкой, меня осмеяли. Только вон товарищ Юлдашев меня тогда поддержал. А надо еще тогда было подумать о вреде этих вещей, Собрать их, чтоб не торчали они у людей перед глазами, не наводили на грешные мысли.

— Правильно! — поддержал Юлдашев.

— Один раз угадал, так уж не хвастай, не заносись! — засмеялся Сафар-Гулам.

Завхоз сказал:

— Удивляюсь, кому это нужно чистить и прясть хлопок? Для чего? Чтоб ткать нашу грубую, неприглядную холстину? Да у нас теперь сколько хочешь есть и сатина и ситца. У меня лежал целый тюк сатина, на нем тракторы изображены. Так его никто ни одного метра не взял.

Гафур ответил:

— Фатима говорила, что Хаджиназар пустил среди колхозников такой слух: «Если на сатине люди и лошади или тракторы есть, нельзя покупать такой сатин, — где такой сатин будет, там нельзя молиться, аллах не услышит молитву».

Нор-Мурад обратился к завхозу:

— Ты мне дай из того тюка с тракторами несколько метров. Я из него себе одеяло сошью. Я молитв не читаю, и бог мне ни к чему!

— Не могу! — торопливо ответил завхоз. — Когда я увидел, что колхозникам не смогу этот сатин продать, пустил его в свободную продажу, на сторону. Его у меня разобрали. Я давал по четыре, по пять метров.

— Жалко. И ничего не осталось?

— Куда там!

Сафар-Гулам прервал их разговор:

— У нас решается вопрос о хлопке, а вы тут торговлю затеяли. Надо разобраться, куда девался хлопок. И если его расхищают, надо пресечь это. Решительно пресечь.

Эргаш предложил:

— Нужно объявить и обязать всех, кто имеет прялки, веретена и хлопкотрепалки, сдать их.

— Не выйдет! — покачал головой Сафар-Гулам. — Не выйдет, — один принесет, а десятеро спрячут, скажут: «Нет их у нас и не было». А когда надо, достанут и опять за старое примутся.

Нор-Мурад поддержал Сафар-Гулама:

— Хаджиназар непременно все спрячет, а нам скажет: мол, веретена и мои прялки все сдохли, а остальных я зарезал и съел, ведь зима-то была суровая…