Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений

Мужчины — те и подавно.

Тут я зевнула.

Не удержалась.

И рот ладонью прикрыла.

— Ты так его расписываешь, что подобных и людей-то не бывает, — я сказала мистеру Шекспиру. — Прошу прощенья, но что он у тебя такое, лилия он, что ли?

У моего мужа был оскорбленный вид.

— Ничего, еще настанет день, сам убедишься, — я его остерегла. — Гнилая лилия, что твой сорняк, воняет [74] Буквальная строка из сонета 94. .

Он на меня вылупился, огорошенный.

И слезы на глазах.

Моргнул, и слезы покатились по лицу.

Смотрю — они текут, текут.

И тут я его поцеловала.

В ту минуту, по-моему, я больше всего его любила.

Никогда такого не было, чтобы я не любила мистера Шекспира, уж поверьте, с самого нашего начала и до его конца, никогда такого не было, чтоб не любила я его.

Но в ту минуту, когда он плакал из-за того, что настанет день, когда волей-неволей другой его разочарует, — в ту минуту, да, я больше всего любила моего супруга.

Потом:

— Добро пожаловать в Нидерланды! [75] В английском Netherlands куда отчетливей звучат «нижние страны». — я шепнула.

И без особенного труда я заставила мистера Шекспира чувствовать и думать, как будто бы на эти его лилии мне ну совершенно наплевать.

Ах, книжица моя, вот уж скоро ты и кончишься.

Всего-то семь страниц осталось.

Милая ты моя книжица, и скучно же мне будет без тебя.

Милашка ты моя, голубушка, ну что я делать буду, когда с тобой расстанусь?

Моя печальная, моя самая печальная повесть уж вся досказана, почти…

Ах, моя книжица, небось кто-то когда-нибудь, тебя читая, скажет:

«А, теперь понятно, почему муж на столько лет от нее сбежал!»

Имея в виду, что мистер Шекспир сбежал, чтоб даже голоса своей жены не слышать больше.

Подальше от моих рассказов.

От моих присловий.

Моих прибауток.

Моих побасенок.

Моих ворчливых назиданий.

Моей болтливой правоты.

Моего вечного голоса — ни умолкнуть не заставишь, ни вставишь слова поперек.

На все на это я тебе, Читатель, как и всем любезным моим читателям, скажу одно:

Да, но я была нужна мистеру Шекспиру.

Сперва была нужна, чтоб от меня сбежать. Потом была нужна, чтобы ко мне вернуться.

Мой муж ко мне вернулся в Стратфорд, не забудьте.

Как пристроился в Лондоне, уж после каждый год домой он приезжал, на свое деньрожденье, если, известно, мог.

Ну, а потом, в год 1611, в тот год, когда напечатали Библию короля Якова, в апреле, мистер Шекспир вернулся ко мне домой век вековать, и последние пять лет в своей жизни провел со мной, там, откуда начал.

Я была его Альфа и Омега, начало и конец [76] Ср.: Откровение Иоанна Богослова, 1, 8, а также 21, 6 и 22, 13: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». , я была его мать, его жена, и я его в гроб уложила.

Со мной он рядышком родился.

Под боком у меня он ожил.

Читатель, у меня он на руках и помер.

— Твои глаза, — он мне объявил, — совсем не солнце, нет [77] Слегка измененная первая строка сонета 130. .

— Вот спасибо! — говорю.

Это было утро того дня, когда я ушла из квартиры моего супруга в Лондоне, в том апреле 1594 года, давным-давно, а вспомнить, так будто бы вчера.

Я глядела на свое лицо в зеркале.

Что я там видела?

Как пергамен белые щеки я видела и, как кость слоновая, такой же белый лоб.

Волосы, как черная проволока [78] Образ из того же сонета. .

Глаза — два шара смоляные [79] Образ из «Бесплодных усилий любви», акт 3, сц. 1. , два глаза, черные, как траур, как вороново крыло.

Глядела я в это зеркало и что же видела?

Видела женщину с тяжелым, мрачным взглядом [80] Последняя строка первого катрена сонета 144 в переводе А. Финкеля. Есть переводы и удачней, ближе к оригиналу. У В. Николаева: «Мой светлый ангел, юноша прекрасный, / И женщина, окрашенная злом»; у Д. Щедровицкого: «Дух добрый — муж, краса и совершенство, / А злобный демон в образе жены». Но как вложить такое в уста миссис Шекспир, хотя строка оригинала вполне этому поддается? .

Мой супруг мистер Шекспир подошел сзади и встал у меня за плечом.

— Совсем не солнце, нет, — опять он повторяет, да так задумчиво, а сам грызет конфетку. — Ты должна понять, — он дальше говорил. — Я хочу польстить тебе правдой. Поэты, как ты сама мне часто поминаешь, все врут. Любят сравнения, за уши притянутые. А я на сей раз честен [81] Здесь, собственно, излагается содержание сонета 130. . Ты стоишь правды, Анна.

Я сама себе улыбнулась.

Я улыбнулась врунишке в зеркале.

Сэр Ухмыл, он улыбнулся мне в ответ.

Как угостил меня этой своей особенной улыбкой: верхняя губа натянута и ямка маленькая сглажена — следок божественного пальца, каким, мамаша говорила, нас ангел-хранитель метит, когда мы появляемся на свет.

Красивая улыбка.

Да только мне ли улыбался мистер Шекспир, себе ли самому, кто ж его знает.

Когда котеночком была, моя Египтянка ну обожала играть со своим отраженьем в зеркале.

Я про это думала, когда сидела перед зеркалом и на себя глядела.

Кошки любят свое подобие, у них черта такая.

Но я-то, я была уж не котенок.

Я подкрасила свои бледные губы.

Потом нарумянила смертно бледные щеки.

Я сказала:

— По правде говоря, вид у меня изнеможденный, и что же удивительного.

Вид у меня такой и был.

И что же удивительного.

После такой недельки сладкой!

Потом я стала было чесать себе волосы, но мой супруг отобрал у меня щетку.

Мистер Шекспир сам стал чесать мне волосы.

С каждой длинной, темной прядкой он играл, и он крепко волосы натягивал, а сам в зеркало смотрел, на два на наши отраженья.

То быстро щеткой проведет, то медленно, то сильно, а то нежно, покуда волосы мои не засияли черным деревом при свете утра, которое уже вошло в чердачное окно.

— В старину, — мистер Шекспир сказал, — черное не считалось красивым.

— Что ж я поделаю, коли чернявой уродилась, — говорю.

— Черна, как ад, — говорит мистер Шекспир, а сам все чешет волосы мне, чешет. — Темна, как ночь [82] Последняя строка сонета 147: «А ты черна, как ад, темна, как ночь» (пер. Игн. Ивановского). .

— Ну вот, — говорю, — снова-здорово! Притянутые сравнения! Вранье поэтическое! Я женщина, не дьявол, сам небось прекрасно знаешь.

Я встала.

Ну, что скажете?

А вы бы что тут делали?

Пора было идти.

Пора восвояси, к своему житью, уж какое есть.

Долгие проводы — лишние слезы.

Какой в них толк.

Спустя лето по малину ходить.

И потому меня даже тоска взяла, когда мистер Шекспир в дверях закусил нижнюю губу и я поняла: сейчас будет обниматься.

— Не надо, не целуй, — я ему сказала, — краску смажешь.