Михаил Загоскин - Кузьма Рощин

— Не бойся! — говорил он Машеньке, которая дрожала от страха, — до нас огонь не доберется; от нашей усадьбы до деревни с полверсты, да и ветер не в ту сторону.

— Господи, господи! — сказала с ужасом бедная Варвара Дмитриевна, когда, пробираясь задами, она увидела, что почти все селение охвачено огнем, — за что ты нас наказуешь? Чем мы провинились перед тобою? Вот грех какой!.. И в самый светлый праздник!

— И загорелось в трех местах разом! — шептал Сергей Филиппович, покачивая головою. — Ну, это недаром!.. Я провожу вас до дому, а сам пойду опять на пожар! Тут что-нибудь да есть. Уж не по насердкам ли кто-нибудь?.. Уж не сосед ли наш Кочерышкин, с которым мы в тяжбе?.. Чего доброго! от этого негодяя все станется. Что это? — продолжал Ильменев, взглянув на ярко освещенные окна своего дома, до которого оставалось уж не более двухсот шагов, — иль мне мерещится!.. Да у нас в доме суетятся люди!.. Видишь, жена... как будто бы таскают что-то... Ну, так и есть! Дурачье! Я велел им всем остаться на пожаре; так нет, прибежали как прибежали! И, верно, выносятся!

— Ох, батюшка Сергей Филиппович, право, не худо, что они выбираются! Ну, если ветер повернет в нашу сторону?

— Так успели бы и тогда... Скоты!.. Пройдемте вот здесь, садом; тут будет ближе... Да ступайте скорее! Ведь они, пожалуй, сдуру-то весь дом поставят вверх дном!

Сергей Филиппович отворил калитку, и лишь только он вошел в сад, как вдруг тяжкий стон раздался у самых ног его.

— Что это такое? — вскричал Ильменев, отскочив с ужасом назад.

Перед ним лежал человек, весь в крови, с разрубленной головою.

— Вы ли это, батюшка барин? — прошептал умирающий.

— Ах, боже мой, садовник Кудимыч! Что с тобой сделалось?

— Разбойники!

— Врешь! — раздался подле грубый голос, — не разбойники, а удалая вольница рязанская! Милости просим, хозяин; принимай дорогих гостей.

И прежде, чем Ильменев успел очнуться, его окружили, схватили, вместе с женою и дочерью, и, несмотря на отчаянное сопротивление, потащили по дорожке, ведущей к дому.

Если вам случалось когда-нибудь, гуляя в праздничный день за городом, войти поневоле в питейный дом или какую-нибудь харчевню, чтобы укрыться от внезапной грозы, то вы, верно, видали, как пирует и веселится низший класс нашего общества. Без всякого сомнения, эта буйная, неистовая радость, эти безумные восклицания пьяной черни, это скотское и срамное веселие возбуждало в высочайшей степени ваше отвращение, и вы, несмотря на проливной дождь, спешили выйти опять на воздух, чтобы не задохнуться в заразительной атмосфере разврата, чтобы не видеть гнусного порока во всей безобразной наготе его. Теперь представьте себе сборище людей, в сравнении с которым эту беседу налитой вином сволочи можно было бы назвать почти хорошим обществом, и тогда вы будете иметь понятие о том, что происходило в доме Сергея Филипповича Ильменева в то время, когда он со всей своей дворней был на пожаре.

В обширной столовой его барских хором пировали человек тридцать разбойников; одни — в нарядных плисовых полукафтаньях, забрызганных кровью, запачканных грязью; другие — в лохмотьях, в серых зипунах, в красных рубашках с засученными рукавами; у одного за поясом заткнуты были пистолеты, у другого торчал широкий нож; по углам стояли длинные винтовки и рогатины, а посредине комнаты — бочка вина с выбитым дном. Кругом ее валялись стеклянные бутыли и наливки разных цветов стояли лужами на полу. У самых дверей лежал зарезанный старик, дворецкий Ильменева, а подле — внук его, грудной ребенок, с размозженною головою был брошен на кучу разбитых бутылок. По всей комнате валялись узлы с платьем, серебряная посуда, ларцы и окованные железом сундуки. На одном из них сидел человек лет тридцати, в зеленой куртке, небольшого роста, плечистый, с отвратительной красной рожей и обритым лбом. Это был известный есаул Рощина, беглый солдат по прозванию Филин, самый кровожадный зверь из всей этой стаи голодных волков.

— Эй ты, Еж! — закричал он сиповатым голосом одному из разбойников, — подай-ка мне еще стаканчик винца: что-то на сердце невесело. Да куда девался атаман?

— Вон, в том покое; все возится около железного сундучка, — отвечал разбойник, подавая есаулу серебряную чару с вином.

— Да что он ему, словно клад, не дается?

— Ну, вот поди ты! Вишь, так прикован к полу, что и лом не берет.

— Так половицу вон!

— Пытались отодрать, да нет, не поддается; видно, ерши в балку пропущены.

Два разбойника вошли в столовую, волоча за собой огромный дубовый сундук.

— Ну, что ж вы стали? — закричал Филин. — Тащите проворнее.

— Да вот этот мешает, — отвечал один из разбойников, указывая на убитого старика, — вишь, растянулся поперек дороги.

— Постойте, ребята, я подсоблю.

Есаул встал, оттолкнул ногою убитого и помог им втащить сундук.

— Ну, что? — продолжал он, — совсем очистили барскую кладовую?

— Да, почитай, совсем; так, кой-какой хлам остался.

— Так вы бы огоньку подложили; по мне, уж грабить так грабить; чего сам не захватил, так то огнем гори.

— Оно бы, кажись, и так; да разве ты не слышал приказа атамана?

— Какого приказа?

— Да чтоб не жечь барских хором.

— А почему так?

— Про то он знает.

— Он знает, а я не знаю да и знать не хочу.

— Ой ли? Эй, Филин, смотри! ты что-то крупно поговариваешь! услышит Кузьма...

— Так что ж? Что я, холоп, что ли, его? Велика фигура атаман! И кто его атаманом-то поставил? Кого он спрашивался! Дери его горой!.. Да чем мы хуже его!

— Ну, полно, не шуми, осиновое яблоко, не мешай грибам цвести! — проревел один мужичина, аршин трех росту, с огромной курчавой головою.

— А тебя, Каланча, кто спрашивает? — сказал есаул, взглянув исподлобья на разбойника. — Хочу шуметь, так и шумлю!

— Смотри, чтоб у тебя в голове не зашумело! — продолжал великан, зачерпнув ковшик вина из бочки.

— Что, что? — закричал, подойдя к нему, Филин. — А крепко ли твоя-то башка на плечах держится?

— Да что ж ты, в самом деле, хорохоришься! — сказал Каланча, приостановясь пить. — Много ли тебя в земле, а на земле-то немного. Вишь, богатырь какой! Завалился за маковое зерно да думает, что ему и черт не брат.

— Слушай, ты, долговязый! — заревел есаул, — да как ты смеешь?..

— Полно же, полно, не суйся мне под ноги! неравно наступлю, так и поминай как звали.

— Ах ты, жердь проклятая! — вскричал Филин, стараясь схватить за ворот колоссального разбойника.

— Да полно тянуться-то, не достанешь! — сказал Каланча, оттолкнув Филина. — Эй, брат, отстань; дам раза, так другого не попросишь!

— Тише, тише, ребята! — закричали разбойники. — Атаман идет!

Рощин вошел в столовую.

— Что вы тут развозились? — сказал он, взглянув сердито на Каланчу и есаула, — чем бы торопиться все к рукам прибрать, они схватились драться, дурачье!.. Филин! возьми с собой человек десяток да перетаскай все на лодки! Ну, что стоишь? поворачивайся!