Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

— Что-о?!

— Анатолий просил, — добавил он, и прежде, чем я успел ему что-либо ответить, скрылся за белой дверью.

И в этот момент вбежавший лакей крикнул:

— Едут!

По комнате прошло всеобщее оживление. Все находящиеся разом встали, кто-то бросился к прихожей и широко раскрыл двери. Там раздевались. Послышались возня, вздохи и нежный, испуганный шепот: «Ипполит!..»

Наконец, приехавшие вошли. Впереди шел белокурый мальчик лет двенадцати в белых чулках и коротком зеленом кафтанчике. Он смотрел на всех открыто и весело и всем улыбался. За ним — высокий поручик, с бледным лицом, державший под локоть девушку в белой кисейной накидке.

Поручик на миг остановился, едва заметно поклонился нам и, не задерживаясь, прошел за мальчиком в белую дверь. И тогда все, находившиеся в комнате, устремились туда же.

Едва я переступил порог, как пахнуло ладаном. Довольно большая пустая комната была задрапирована тяжелыми красными коврами. Может, оттого и все тут казалось сумеречно-красным. Одинокий канделябр в три рожка едва освещал передний угол. В тусклых окладах Богородицы и Спасителя плескалось желтое пламя свечей; на темно-красном бархатном лоскутке, коим был накрыт поставец, лежали книги и большое медное распятие. Перед ним стоял поручик со своею дамою, все так же державший ее под локоть. Мы встали чуть позади. Какой-то служка суетился с темным подносом ли, тарелкой ли, не зная, видать, куда сие пристроить. Признаться, я все еще не мог взять в толк, что тут и к чему. Все стоят тихо, благопристойно, разговора не слыхать, чего-то ждут. Я же находил неприличным в этом положении приставать к кому-либо с вопросом. Наконец, откуда-то сбоку, из-за ковра, как бы из самой стены, вышел высокий, представительный священник в богатой ризе. Правда, он был без бороды, да и стрижка коротка, но да в те времена наши священники за границей не носили ни бород, ни волос длинных… И едва только он произнес слово брачного обыска, как ожгло меня скоропалительно мыслию горячей: «Так ведь то же венчание!..»

Смотрю сбоку на невесту, взор потупила, рука со свечой дрожит, бледные губы прикусила — сама не своя. Но в еще больший трепет поверг меня голос батюшки, когда, возвысясь над брачующими, густо пророкотал:

— Имаши ли, Ипполит, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жены сию Настасию, юже зде пред тобой видиши?

— Имам, святый отче.

— Не обещался ли еси иной невесте?

— Не обещался, святый отче.

В голосе священника я узнал голос капитана Штомова! Да! Это был он! Теперь и под ризой я опознал его.

— О, господи! Грех-то какой! — всплеснула сухонькими ручками Степанида Алексеевна.

— Пикантно, однако же! — с удовольствием заметил Дуранов.

В комнате на минуту все оживились, задвигались, заговорили, но враз смолкли, едва Башмаков многозначительно кашлянул.

— А меж тем все шло своим чередом. Штомов солидно, я бы сказал, величественно, отправлял свою службу. Голос его то утробно гудел, то стихал в неге и умилении.

— О рабах божиих Ипполите и Настасии, ныне сочетающихся друг другу в брака общение, и о спасении их, господу помолимся!

— О еже благословитися браку сему, якоже в Кане Галилейстей…

И ведь шпарит, мерзавец, свои ирмосы, даже не заглядывая в требник! «О, лицемерец! О, нечестивец! О, диявол в образе человеческом, буде тебе ужо Кана Галилейская!..» — думал я со страхом и с восхищением.

Ну, наконец, мальчик в зеленом кафтанчике подал нашему батюшке блюдце с обручальными кольцами, ну там, как положено, целование распятия и прочее. Молодые тут же уехали — тройка ждала их у крыльца, а мы за сдвинутые столы… Смех, крик, звон бокалов с шампанским!..

Штомов, шельмец, после своего спектакля, сбросив ризу, вышел к нам совершенно невозмутимый, будто бы со стороны зашел и теперь с недоумением взирал на нас: что это мы тут шумим?

Однако же предчувствие меня не обмануло. На другой же день, наверное, половина Петербурга известилась об этом венчании…

— Да как же прознали?! — вскрикнул Летешин, вскакивая со своего стула и подбегая к печи, где сидел Башмаков. Видно было, что рассказ его захватил и взволновал. — Неужто кто из офицеров?..

— Все проще. Мальчик рассказал…

— А невеста? Невеста-то кто была? — не унимался Летешин.

— Голубушка, Анна Васильевна, нельзя ли еще кофию? — Башмаков повернулся к хозяйке, подавая ей пустую чашку.

— Агашка! — крикнул Дуранов.

— Ну зачем, зачем, я сама принесу, — сказала Анна Васильевна и, подхватив руками юбку, поспешила в кухню.

— Невеста? — переспросил Башмаков. — Невеста была дочерью одного богатого то ли откупщика, то ли промышленника, вернувшегося в Петербург из Варшавы. Поручик, недавний сослуживец наш, — я, может, его раз или два всего и видал-то в полку, — влюбился в Настеньку, ну, как мы тогда говаривали, под завязку. Она тоже души в нем не чаяла. А отец против. Не приглянулся ему бедный офицерик. Как быть? А так, как в те времена часто делали: бежать из дому, обвенчаться где-либо на стороне, а уж потом в ноги батюшке с покаянием. Может, так бы они и сделали, но на то тоже нужны были деньги и не малые: не каждый священник возьмет на себя риск на тайное венчание без родительского благословения. Ну, а тут Анатоль Штомов — как же не выручить товарища! Конечно, невеста никакого обману тут не заподозрила, может быть, так бы все и устроилось, но младший братец ее — помните, мальчика-то в зеленом кафтанчике? — он под величайшим секретом рассказал о сем своему гувернеру, ну а далее известное дело… На другой же день откупщик прознал подробности и принес жалобу императору.

— Эвон, дело-то как повернулось! — воскликнул Попов.

— Да, не хотел бы я очутиться на месте капитана, — заметил Поникаровский.

Дуранов, обдав его презрительным взглядом, хмыкнул с усмешкой:

— Да-а, тут уж тебе не рас-с-с-чет!

Башмаков встал, прошелся по комнате, снова сел к печке, потирая свой тонкий, хрящеватый нос и лысину.

— К вечеру на другой день, когда я приехал к Штомову, квартира его была пуста. Никто ничего мне не мог сказать. Только у полкового командира, наконец, немного прояснилось: где-то после обеда, когда Штомов еще изволил почивать, к нему приехал фельдъегерь с корпусным адъютантом, ничего не объясняя, посадили в крытую карету и ускакали.

— Что у вас вчера произошло? — спросил меня полковник.

Я рассказал.

— Впрочем, все это мне уже известно, — тихо сказал он. — Боюсь, что капитану нашему не миновать Сибири.

Дня два-три мы были в совершенном неведении. Потом стороною дошло до нас, что по повелению императора капитан Штомов отдан в монахи.

— В монахи! — раздалось сразу несколько удивленных голосов!

— В монахи, — повторил Башмаков. — Рассказывали, что когда Павлу доложили о сей проделке, он поначалу развеселился. Потом попросил графа Палена оставить бумагу жалобщика-отца и сам несколько раз перечитал ее и тут вознегодовал страшно! Не знаю, что лучше: Шлиссельбург или Сибирь — но и то и другое уже приуготовлено было нашему храброму капитану.