Виктор Московкин - Тугова гора

— Здорово, Овсеюшка, — приветливо поздоровался кузнец.

— А, поехал за углем? — отозвался тот, — Ну, с богом!

— Спасибо, Овсеюшка, — Проезжая, Дементий шутливо попенял: — Что же ты мост не развел, татар пропустил?

— Как не пропустишь, — буркнул сторож, — Стара моя голова, да пока пусть торчит на своем месте.

Дементий выбрался на противоположный, отлогий берег и направился сначала по суздальской дороге, затем свернул в сторону.

Ветки густого орешника и бузины цеплялись за корзины, норовили хлестнуть по лицу, но Дементий привычно, уверенно вел лошадь сквозь чащу. Сейчас будет еле заметная лесная дорога.

В лесу парно, воздух густо пропитан разогретой сосновой смолой, редкая птаха подавала голос, вспугнутая лопнувшим сучком под копытами лошади.

Неба над головой почти не видно — так густо сплелись ветви деревьев. Тишина… Дремотно… Постепенно дорога совсем пропала, дальше на телеге было уже не проехать.

Кузнец выпряг лошадь. Из-под корзин достал завернутым в рогожи груз — два продолговатых тюка. Тут наконечники копий, стрел, тяжелые мечи. «Лесные люди» изготовят клееные гибкие стрелы, выточат древки копий.

Стянутые широкими ремнями тюки Дементий навьючил на лошадь, пошел впереди нее, придерживая за уздечку. Телегу с корзинами он оставил в лесу.

Ошибся кузнец, будто татары наедятся и отдыхать станут. Едва за мостом заглох стук колес его телеги, а сторож моста Овсеюшка убрался в свою будку, по городу с посвистом и визгом стали носиться всадники. Стегали зазевавшихся плетьми, на разгоряченных коней из подворотен злобно лаяли собаки, пыль, поднятая копытами, застлала улицы. Татары останавливались у слободских изб, и оттуда несся плач женщин, крики детей, сдержанная ругань мужчин. Мужчины, защищая родные очаги, домочадцев, падали под ударами татарских сабель. Вскоре стало ясно: татары заглядывают в каждый двор, переписывают людей, их пожитки, — отныне они будут брать дань с каждого двора, с каждого человека, и требуют от всего и всех десятую часть.

Отряд конников мурзы Бурытая грабил лавки купцов на торговой площади.

Мурза, плотный, широколицый, с кривыми ногами в мягких сапогах без каблуков, с носками, загнутыми вверх, щурился, прикрывая узкие глаза, говорил купцам:

— Одна десятая! Кони, вещи, люди!

Но татарские воины хватали все, что попадет под руку, — где уж там считать десятую часть, — рассовывали в седельные сумы ковры, ткани, посуду. Купцы аж кровью обливались — жалко было своего товара, вздыхали, надеясь, что татары похватают только то, что на виду, не доберутся до тайников.

У каменного амбара немца Якова Марселиса вышла задержка. Купец пытался втолковать мурзе:

— Я торговый гость. Ваш правитель не обижает торговых людей. У меня охранная грамота…

То ли Бурытай не понимал, что перед ним не русич, имеющий охранную грамоту, то ли не захотел понять, воины по его знаку ринулись к тюкам шелков и парчи.

Яков Марселис не стерпел, закричал на Бурытая:

— Ты — разбойник! Хан Берке в Орде давал грамоту. В самой Золотой Орде давал!

— Ха! — оскалился мурза, цокнул языком от удовольствия, видя злую растерянность купца. — К нему, Берке, и иди. Мы слуги верховного правителя. Иди в Сарай, в Золотую Орду, жалуйся. Наш каан-император Менгу в Карокоруме. Далеко и высоко Карокорум от Золотой Орды.

Бурытай хлестнул плетью растерявшегося купца, ускакал. За ним кинулись его конники, придерживая седельные сумы с награбленным товаром.

Марселис, пылая от гнева и обиды, метнулся к местным купцам.

— Как это считать? Я получил грамоту из рук важного хана… Как это понять, Петр, мой названый брат?

Белобородый купец Петр Буйло мрачно пояснил:

— Дерутся они… Менгу — император, каан по ихнему, под ним вся империя, в числе том и Золотая Орда. Золотая Орда — это улус, княжество удельное по-нашему. Но сильное княжество. Там Бату-хан и брат его Берке. Не хотят они, чтобы Сарай, город их главный, подчинялся Карокоруму, где сидит император Менгу. А этот мурза от Менгу… Дерутся они там, а с нас, как с худой овцы, две шкуры рвут.

Марселис поплелся к своему амбару, прикидывая убытки. Из-за угла снова выскочили всадники. Подумал безнадежно: «Опять грабители, мало им…» Но это оказался молодой князь Константин со своими ближними дружинниками. Князь осадил всхрапывающего коня, наклонился к Марселису.

— Мурза был?

К всадникам подошли и другие купцы.

— Был, чтоб ему пропасть… — Говорили сбивчиво. — Доколе, князь, измываться над купцами будут? В пути грабят, на торжище тоже ухорону нет, а ведь есть законы — и наши и татарские — не трогать торговых гостей!.. Только что был мурза. Небось к Ахматовой слободе подался.

По лицу князя пробежала нервная судорога — обидно и верно говорят купцы: нет для них ухорона. Крикнул бешено:

— Данила! За мной!

Развернули коней, ускакали.

— Ох, не кончится нынешний день добром, — качали головами купцы. — Князь горяч, быть драке…

Филька честно сторожил оставленное на его попечение хозяйство и не особенно испугался, когда во двор въехали два татарина и монах Мина. Монах — рослый, крепкий, с бычьей шеей. Он тяжело слез с коня, рявкнул на Фильку:

— Где отец, сказывай?

Филька смотрел на него без особого любопытства, сказал лениво:

— А уехал тятька, ждать тебя не наказывал. За углем уехал, поди. Так я думаю. Корзины взял.

Мина больно хлестнул отрока плеткой.

— Корзины!.. Го! Говори, куда уехал?

«Растерзай меня, убей — буду я тебе говорить, жди», — подумал Филька. Вслух сказал:

— Гляди, пожалуюсь тятьке, он те голову-то оторвет вместе с камилавкой поганой.

— Ах ты! — взъярился монах. Но вдруг успокоился, даже ухмыльнулся. — И без тебя знаю, куда поехал. Пошлем вдогонку, тут будет, на аркане притащим.

Косолапо пошел в кузню. В глазах злоба.

«Неужели прознал монах, куда тятька уехал?» — Вот теперь Фильке стало боязно.

В кузне ничего интересного для себя Мина не нашел. Сказал что-то татарам на их языке. Те спрыгнули с коней и ринулись в избу. Полетели оттуда в дверь старые шубейки, дерюги, на которых спали, деревянные ведра.

Дементий с Филькой — бобыли, добра не копили, жили безбедно — и ладно.

Вдруг раздался восторженный вой: татарин, раскорячась, тащил из подклета бочонок со ставленым медом. Этого Филька уж никак не мог стерпеть.

— Лихоимцы! Последнее тащите!

Мина оттолкнул его, спросил татар: всё ли они обыскали. Те зло оскалились, залопотали по-своему — видно, ждали большей добычи в избе кузнеца.

Монах полез на свою вислозадую лошадь, указал на Фильку: