Александр Шмаков - Азиат

— А ну, Игренка, бей копытами!

Лошадь вскинула голову, взвихрилась ее грива, и дрожки веселее застучали колесами.

— Пловцов, смелых пловцов нам теперь побольше надо собрать вокруг себя.

— Будут пловцы, Герасим Михайлович, — поняв Мишенева, отозвался Бострем, — от нас это зависит. Живем-то в крае, где всего хватает. Красоты природной и силы людской…

Снова, как шесть лет назад, рудокопы собрались на Шихан-горе. И будто не уезжал отсюда Герасим. Стоило спуститься в поселок, войти в школу, как тотчас же вспомнились ученики, уроки, чтение стихов Пушкина, Лермонтова, Майкова.

До Бакала Герасим доехал по железной дороге, только что открытой. Когда он жил в Рудничном, велись изыскательские работы.

На заводе товарищества «Магнезит» управляющим был инженер Рогожников, — человек влиятельный и авторитетный, известный среди уральских социал-демократов и сейчас связанный с партийным подпольем. На месте прежней школы стояло теперь новое, светлое здание. Только домики рудокопов почернели да заборы покосились.

Дмитрий Иванович, хозяин, у которого Герасим квартировал, заметно сдал. Стало больше морщин на худом и бледном лице, посуровел взгляд. С жалостью подумал: вымотали эти годы рудокопа, видно, не сладко жилось. С крепких плеч его свисал изношенный пиджак.

Не было на этот раз Егорши — старого шмата. И когда Герасим спросил про разговорчивого старика — первого, приветливого знакомца Синегорья, Дмитрий Иванович глухо кашлянул:

— Летось помер хлопотун. Нужда сломила. На наших харчах полторы хари, как у надзирателя, не отъешь.

Надрывный кашель выдавал болезнь Дмитрия Ивановича. Герасим дружески положил руку на плечо Митюхи:

— А жить надо, Дмитрий Иванович, сделать больше, помочь другим быстрее выйти на путь разумной жизни.

— Так-то оно так! Но судьбина горькая выпала на нашу долю. Видать, укатали Митюху, как Сивку, эти рудные горы.

— Не нам жаловаться, Дмитрий Иванович. В наших руках сила, переделывать жизнь надо, об этом больше думать.

— Рудокоп лопатой больше думает, знаешь ведь, Михалыч.

Он поморщился, сдержал приступ кашля, с достоинством сказал:

— Однако больше нас стало, Михалыч, на Рудничном-то, здравоумных. Владимир Георгиевич с товарищами приободряют. Помнишь, листовку-то читали. Так вот Владимир Георгиевич ту листовку писал, заправлял стачкой на казенном заводе. Человек-подаренье в нашем деле.

Мишенев не был знаком с Рогожниковым, но слышал, что тот, счастливо избежав ареста, выехал из Златоуста в Саратов, работал на строительстве нового Волжского стального завода, был где-то в Сибири, пока не освободился из-под надзора полиции. Опять возвратился на Урал и стал заведовать частным заводом «Магнезит». Вскоре в Сатку приехали Дмитрий Тютев и Василий Авладеев — товарищи Рогожникова по златоустовскому подполью. Дмитрий Иванович говорил о них.

— И как он, Рогожников, заправляет заводом? — спросил Мишенев.

— Наш брат, рабочий, добрым словом отзывается. Опять скажу, какой порядок может быть на заводе, ежели мы бесправны? Недаром поется: «На бой кровавый» выходить надо. Вот тогда у рабочего народа и права будут.

— Верно, Дмитрий Иванович, очень верно! Об этом Владимир Ильич Ленин на съезде говорил.

…Разговор о съезде еще не начинался. Поджидали Рогожникова. Он обещал приехать.

Рудокопы сидели с подветренной стороны Шихан-горы. Курился небольшой костер. Вокруг него рабочие, кто сидя, кто полулежа на сухой желтой листве, толковали о своем житье-бытье. Герасим всматривался в их коричневые лица, и боль хватала его за сердце. Выглядели они все хило, а между собой шутили:

— Как здоровье-то, кум?

— Маячим помаленьку, а чего?

— Маячь, а шесть тесин на домовину припасай.

— Я, что рудовозные сани, скриплю, но тяну.

— Тяни, тяни, може надзирателев черный сюртук с горными пуговицами пожалуют.

— Рожей не вышел. Там мудровать и обманывать надо, а у меня лопата. Много ума не надо.

— Ум-то нам надо, кум. Теперь не байки сказывать, а нашу правду в глаза резать. Начальство-то забезобразничалось.

— А господам что дико, то и любо…

Они смолкли. Закурили, Один кисет обошел круг. Выкурили табак у одного, опустошили кисет у другого. Так уж повелось у рудокопов — харч у каждого свой, а табачок артельный. Когда собирались вместе или полдничали в забое, перекур сближал.

Посвистывал ветер в расщелинах скалы. Низко плыли, как снеговые, облака, отбрасывая густую тень на оголившиеся березы. Горы, опоясывающие Рудничное и обычно теряющие свои контуры в далекой голубизне летней дымки, теперь проступали ярче в очертании сочной синевы.

Для Герасима Синегорье было всегда хорошо: в ясные дни весны, душного лета, зябкой осени и даже лютого белозимья, когда горные цепи утопают в сверкании снегов под лучами низкого солнца и будто сложены из слюды и стекла.

— Вспоминал Синегорье в Женеве, Дмитрий Иванович. Смотрел на тамошние вершины Альп, а сердце тут было.

Дмитрий Иванович заметил идущего Рогожникова, поднялся с камня и зашагал навстречу.

— Давненько поджидаем, Владимир Георгич, — и пожал ему руку.

— Задержался на заводе. Рад познакомиться, Герасим Михайлович. Не забываете старые места.

— И не забуду, — отозвался Мишенев и, всматриваясь в Рогожникова, добавил: — А мы с Дмитрием Ивановичем говорили о вас. Вспоминали златоустовскую забастовку. Листовку тут, на Шихан-горе, читали.

— Нужна тогда была листовка, Герасим Михайлович, нужна, — Рогожников погладил подковообразные усы с проседью. — Не будем терять времени. Докладывайте, Герасим Михайлович. Не терпится знать обо всем из первых уст.

Рудокопы уселись вокруг костра. Мишенев, прежде чем говорить о самом съезде и борьбе, которая привела к расколу, поведал собравшимся о том, как большевики вместе с Лениным побывали на могиле Маркса и поклялись идти указанным им путем, пока не достигнут своей цели в России и во всех странах мира.

Герасим достал из кармана платок с заветным узелком.

— Я привез щепотку земли с великой могилы…

Он неторопливо развязал узелок и бережно передал Дмитрию Ивановичу.

Платок с землей подержали все, кто был на Шихан-горе. И когда он снова был возвращен Мишеневу, Герасим завязал тугой узелок и положил платок в карман.

— Я хотел, — сказал он, сдерживая волнение, — чтобы вы тоже коснулись земли, принявшей прах нашего учителя. Поклянемся и мы быть верными делу нашей социал-демократической рабочей партии.

Рогожников быстро встал, снял форменную фуражку, посмотрел на людей. Все тоже встали, сняли картузы, повторили слова Ленина, произнесенные на могиле Маркса.

Герасим мог бы сказать сейчас, что люди эти будут следовать только одной дорогой, что бы ни случилось с ними и как бы ни была трудна их борьба за правду, исповедуемую большевиками.